Красные и белые. На краю океана

22
18
20
22
24
26
28
30

«Нельзя, парень, в такое сурьезное время растяписто-куль-тяписто жить. Ты сначала убедись, что я за птица, а потом документики суй...»

Небо мигало зыбкими звездами, ночь была наполнена сырыми, таинственными шорохами, свежо и легко дышалось.

Азин шел через ночь и все улыбался: «Когда в невероятное веришь, словно в правду, тогда особенно хорошо жить». Между соснами вновь замаячил костер, Азин направился к нему.

— Ты про Азина что хошь болтай, а он в мою душу с ходу вошел. Герой!

— Ерой с дырой! Обыкновенный сукин сын!

А за похабные твои слова я тебя в морду! Сразу перестанешь квакать...

Азин подошел к костру, красноармейцы смолкли. Боец, только что его поносивший, смущенно закашлялся.

— Повтори-ка, приятель, что ты сейчас говорил. Ты, ты, что сукиным сыном меня величал,— сказал Азин, сдвигая на затылок папаху; по его лицу засновали пестрые тени.

Красноармеец вскинул голову, отчаянным усилием встал на ноги.

— И повторю! И не испугаюсь. Кто тебе дал право бойцов плеткой лупить? Ленин дал? Почему ты людей судишь по своему хотению? Ленин велел? А может, врешь ты! Ежели я провинился— суди меня по закону, по правде суди, а не как тебе в башку взбрело.

Красноармеец тут же сник, вздрагивая от испуга, злости, собственной смелости. Азин резко вскинул руку, красноармеец откачнулся, ожидая удара.

— Молодец! Люблю прямых, ценю откровенных. Спасибо за правду!

Азин снова шел под осенними звездами, мимо спящих и мимо беседующих о житье-бытье красноармейцев. Остро и терпко пах вереск, с сосновых веток брызгала влага, чадили костры.

— Стой! Кто идет? — раздался свирепый окрик, и гневно щелкнул затвор винтовки.

— Свои, свои,— торопливо отозвался Азин.

— Парол? — выступил из темноты часовой.

— Кого порол? — уже насмешливо спросил Азин у щуплого, в лаптях и азяме, часового-вотяка. Шагнул вперед.

— Назад, кереметь!

— Я — командир дивизии...

— Вижу, ты сама Азин, а без парола нельзя.