— Это божественно! — воскликнул капитан Юрьев, и румянец заиграл на его припудренных щеках.
— Даже я увлекся вашим романтизмом войны,— сказал Граве. — Готов идти в психическую атаку...
В этот вечер Долгушин рано вернулся к отцу Андрею. Хотя священник и познакомил его со своей племянницей, Долгушин не обратил на нее внимания. Всегда сумрачному ротмистру была безразлична такая же пасмурная девица. Долгушин предпочитал пофилософствовать с отцом Андреем о событиях быстротекущей жизни за рюмкой вина.
Отец Андрей встретил постояльца собранным на стол ужином, бутылкой смородиновой настойки. Ротмистр и священник ужинали, громко разговаривая." Ева в полуоткрытую дверь слышала каждое слово.
—* Тревожно на душе, Сергей Петрович, все боязнее жить,— жаловался отец Андрей. — Неужели господь оставит нас в роковые минуты? А ведь предчувствую — не только православному воинству, но и священнослужителям придется вставать против антихристова семени...
Крест советую держать в левой руке, а в правой маузер. С крестом хорошо, с маузером надежнее,— мрачно заметил Долгушин. Он рассказал о задуманной им психической атаке.
— Иисусе Христе, помилуй мя грешного! — перекрестился отец Андрей.
— На бога надейся, да сам не плошай — старая пословица,
ваше преподобие,— усмехнулся Долгушин. — Я не люблю словесной шелухи, я — человек действия. Сам поведу свой полк в психическую атаку.
Ева невольно запоминала каждое слово Долгушина: слишком невероятной показалась ей картина психической атаки, только что нарисованная ротмистром. Вдруг она насторожилась: ротмистр уже говорил о другом.
— Солдатов и Чудошвили уничтожили несколько тысяч человек, половина из расстрелянных — никакие не большевики. Возьмите хотя бы баржу смерти в Гольянах, которую так ловко увели красные из-под носа наіпей контрразведки. На этой барже Солдатов и Чудошвили успели погубить триста человек, в том числе и вашего брата...
Долгушин закурил ттапиросу и долго молчал, глядя на скорбный лик богородицы. Взгляд его упал на приоткрытую дверь в горенку: как ни тихо сидела Ева, ротмистр догадался о ее присутствии.
— Там кто-то есть,— указал он пальцем на дверь.
— Ева, это ты? — спросил отец Андрей.
Ева выглянула из-за. двери; Долгушин встал и поклонился.
— Я мешаю вашей беседе? — сказала она. — Могу прогуляться.
— Нет, нет, что вы! — засуетился Долгушин. — У нас нет никаких секретов.
— Посиди с нами, побалуйся чайком. — Отец Андрей удивился тревожному виду племянницы.
С той минуты, как Долгушин заговорил о начальнике контрразведки Солдатове, Ева слушала все внимательнее, напряженнее.
— Фельдфебель Солдатов и его помощник Чудошвили приносят больше вреда белому движению, чем целая дивизия красных,— продолжал Долгушин, принимая от Евы чашку с чаем. Негодяи, на которых негде ставить пробы. Душегубы! Я знаю одного полубезумного купчишку, больного манией преследования. Купчишка этот выдумывал себе врагов, даже письма, полные угроз, писал в собственный адрес. И кидал их в почтовый ящик. А когда письма приходили к нему, читал, закрывшись на затвор. Потом со страху бежал в полицию. Вот таков и Солдатов, только погнуснее, потому что обладает властью. Он и провокатор, и жандарм, и судья, и палач...