Озадаченный агент начал срывать портреты.
— Ну и свобода, ну и равенство! — насмешливо приговаривал Сорокин, и серое, чахоточное лицо его просияло-.
— Пошли в управление контроля, там тебе покажут свободу, научат равенству,— сказал агент.
— Оставьте его в покое! — крикнул Маслов. — Привет Антону Сорокину!
Агент знал, что Маслов из ближайшего окружения адмирала, и, козырнув поэту, отошел. Толпа распалась.
— Ты куда? — спросил Сорокин.
— В «Летучую мышь» пойдем?
— Что станем делать?
— Пить вино, читать стихи.
Кабачок омской богемы находился в полуподвале, на редкость мрачном и скучном, и все же его любили поэты, певички, артисты. В «Летучую мышь» заглядывали дамы великосветского общества, офицеры, банкиры, филеры, здесь гуляли чехи, англичане, французы, японцы. Тайно торговали кокаином, опиумом, золотой валютой, женским телом.
Маслов и Сорокин заняли столик у маленькой сцены. Освещаемые колеблющимся дымным светом свечей, они пили скверное вино, спорили о поэзии, осыпали друг друга колкостями и как никто здесь нуждались друг в друге.
— У тебя не хватает раскованной дерзости, ты чересчур уважаешь авторитеты, — издевался Антон Сорокин. — Твой талант направлен к одной цели — как бы не обсказаться смелым словечком. Ты всегда будешь второстепенным поэтом третьего ряда.
— А тебе хочется жить в состоянии дикой свободы? Вот у тебя избыток бесцеремонности и демагогии, это ставит двою поэзию на уровень злобы дня,— возражал Маслов.
— То-то, что злобы дня! Стихи должны бить, как в морду подкова. За дешевую демагогию верховный загоняет в каталажку, на каждое честное слово надевает намордник. — Сорокин сдвинул на кончик облуиленного носа очки, и глаза — черные, матового блеска, дьявольской глубины,— скользнули по Маслову." — В Колчаковии ложь стала необходимостью, правда опас-
10 А. Алдан-Семенов
нее революции, не потому ли вы устраиваете спектакли с виселицами на всех площадях Сибири?
К п Ч п™° Л м ТИКа Не ™ Ма ДЛЯ поэтачес ™х бесед,—миролюбиво возразил Маслов. — И нельзя не верить в авторитеты
— Самые передовые идеи стареют, самые великие авторитеты умирают. «Все подвергай сомнению»,—советовал Маркс Я следую его совету. р
— Ты сказал о наморднике на честное слово, Антон Нѵ что ^амордниГ ° береГает нас самих от себя > только 11 всего. А ты —
Развитие мысли за всю историю человечества в глазах цензоров выглядело как ересь,— усмехнулся Антон Сорокин —> Іолько такие поэты, как ты, не боятся цензуры. Чего бояться блеска там, где ничего не блещет.