Колчак не знал, что Каппель умер, что ультиматум Войце-ховского только ухудшил его положение и что генералу Жанену удалось уже проскочить за Байкал.
Он продолжал размышлять в сослагательном наклонении, и это было его единственным утешением. Прошелся до двери, обратно, опять до двери, засунул руки в рукава шшзели, прижался к простенку.
Далеко за Ангарой раздался орудийный выстрел, второй, потом еще и еще. Выстрелы звучали приглушенно, Колчак не придал им значения, продолжая прислушиваться к внутренним звукам тюрьмы. В коридоре звякнула винтовка, пробежал торопливо надзиратель, заскрипела дверь соседней камеры. Сердце Колчака подпрыгнуло и упало, сразу заныл мозжечок и пересохли губы.
Он припал ухом к двери, но звуки стихли. Какое-то тоскли-: вое томление охватило его, действительность стала смеща-ться, ускользать в небытие, сегодняшнее и будущее потеряли свои границы.
Колчак прилег на койку, зажмурился. Перед закрытыми глазами замелькали расплывчатые видения, смутные образы, что-то сдвигалось и раздвигалось в сухо блестевшей мгле.
Откуда-то внезапно появились люди. Медленно, молчаливо, наступали они со всех сторон, окружая адмирала сплошным кольцом. И он не видел ни одного спокойного, доброго лица среди бесчисленных толп.
Лязгнула отпираемая дверь. Колчак вскочил.
В камеру вошли Чудновский и Шурмин. Опять ударило сердце, и снова заныл мозжечок. Если до этой минуты Колчак верил и не верил в приближение конца, то сейчас понял—-конец!
Чудновский вынул постановление ревкома, стал читать ровно и холодно:
— «Военно-революционный комитет постановил: бывшего верховного правителя адмирала Колчака и бывшего председателя совета министров Пепеляева — расстрелять». У вас есть последние просьбы? — спросил Чудновский.
— Значит, суда надо мной не будет? — упавшим голосом спросил Колчак.
— Это вопрос, а не просьба. Нет, не будет.
■— Я прошу свидания с Анной Васильевной Тимиревой.
— Невозможно, да теперь уже и не нужно.
Колчака вывели в коридор, провели в тюремную канцелярию. Чудновский и Шурмин направились к соседней камере. Шурмин отомкнул дверь — на койке сидел, покачиваясь из стороны в сторону, Пепеляев. Он встал, чтобы выслушать постановление ревкома, опустив плечи, затрясся, зашептал что-то.
■— Есть у вас последняя просьба?
— Я не знаю... Не могу говорить. Я, я, я... — прерывисто шептал Пепеляев. — Разрешите записку... матери...
— Вам дадут бумагу и карандаш. — Чудновский вышел в коридор. — В какой камере Тимирева?
— Вот сюда, налево, — сказал Шурмин.
Она стояла в узкой полосе лунного света, падающего в окно. Овальное, тонкое лицо смутно белело в полутемноте.