Трое сообщников заржали, переговариваясь на своём языке. До меня докатились отдельно знакомые слова: нечистый, осёл, баран…
Всё. Лимит.
Молча достал из кармана сотовый, ткнул первую цифру:
— Твоё предложение ещё в силе?
— В силе, — ответил голос.
В руки перекочевал ближайший автомат М-19. Очередью прошил двух смертников, на третьем заклинило. Чертыхаясь — янки всегда отличались ненадёжными образцами оружия — врезал в висок прикладом. Фанатик упал.
Остался с Джараном один на один.
В живот смотрело дуло дробовика. Реакция у главы охраны на высоте, но сразу не убил. День ото дня тоска, а тут такой повод подраться.
Будет измываться.
Я бросил заклинившую винтовку на пол, бормоча:
— Полон шлака твой арсенал. По дешевке перекупил? Или в качестве бонуса за целование мягкого места получил?
— Твой бог оставил тебя, гуяр. Мой оказался сильнее.
— Творец един. Но ты работаешь на захватчиков за спиной шейха. Коалиция — твой бог. Ты продал своего Аллаха за зелёные. Хоть и носишь зелёную повязку.
— Ты слишком много знаешь, рыжий пришелец. Знания опасны для демократии.
Я невольно оскалился. Насмотрелся уже на их демократию. По горло насмотрелся. Продолжая скалиться, ответил:
— Смерть — самое демократическое явление. Касается всех, без исключения. С этим вы справляетесь с лихвой…
Двадцать семь — хороший возраст, чтобы умереть.
Это телу двадцать семь, а сколько лет измученной душе, счёту не поддаётся. Даже ангел подтвердит.
Череп Джарана разнесло, прервав меня на полуслове. Застыв, я молча смотрел, как тело ещё какое-то время стояло, затем рухнуло вперёд, как простое бревно.
Даже сердце больше не бьётся, как у загнанного зайца. Привык. Это первые месяцы было тяжело, без оружия не ходил, хватаясь за рукоятку при каждом подозрении. А потом понял, что главнее реакции — психология. Пули так просто не летают. Кто-то всегда нажимает на курок. А с владельцем курка можно говорить. И эти разговоры убийственнее пуль.