Ловец на хлебном поле

– Да – и хватит орать. Ты пьян?

– Ну. Ссушь. Ссушь, а? Я приду на Рожжесво. Лана? Елку те украшать. Лана? Лана, а, Сэлли?

– Да. Ты пьян. Ложись уже спать. Ты где? Ты с кем?

– Сэлли? Я приду те елку украшать, лана? Лана, а?

– Ладно. Ложись спать. Ты где? С тобой кто-то есть?

– Никто. Я, я сам и опять я. – Ух как же я нажрался! И по-прежнему щупал брюхо. – Мя подбили. Банда Булыжника мя подстрелила. Знашь, да? Сэлли, знашь или не?

– Я тебя не слышу. Ложись спать. Мне пора. Позвони мне завтра.

– Эй, Сэлли! Хочшь, шшоб я те елку украшал? Хочшь? А?

– Да. Спокойной ночи. Иди домой и ложись спать.

И она повесила трубку.

– Спок’чи. Спокочи, Сэлли, рыбка. Сэлли милая любимая, – говорю. Можете себе вообразить, как я нарезался? Я потом тоже повесил. Она ж, наверно, со свиданки только пришла. Я прикинул, как она там с Лунтами где-то и всяко-разно, и с этим туполомом эндоверским. И все они плавают кругами по чайнику, на фиг, с чаем, и вжевывают друг другу что-нибудь хитровывернутое, и все с таким шармом и все такое фуфло. Господи, вот не надо же было ей звонить. Когда я нажираюсь, я совсем съезжаю с катушек.

Я поторчал в будке еще сколько-то. Вроде как держался за телефон, чтоб не вырубиться. Сказать вам правду, мне было не сильно восхитительно. Только в конце концов я оттуда вышел и двинул в сортир, шатаясь, как последний дебил, а там налил холодной воды в раковину. И макнул туда голову – по самые уши. Не стал даже ни вытирать, ничего. Пусть эта падла капает. Затем подошел к батарее у окна и на нее сел. Там было нормально и тепло. Очень в струю, потому что я весь дрожал, гадство. Смешная фигня – меня всегда трясет, как не знаю что, если я надираюсь.

Делать больше было не фиг, поэтому я стал и дальше сидеть на батарее и считать белые квадратики на полу. Отмокал потихоньку. У меня по шее лился где-то, наверно, галлон воды за воротник, по галстуку и всяко-разно, только мне было надристать. Я слишком нажрался, а то б не надристать было. Потом, совсем немного погодя, зашел расчесать свои златые кудри тот типус, который Валенсии на пианино подыгрывал, такой завитой весь, гомик на вид. Мы с ним как бы разговорились, пока он причесывался, вот только он оказался не слишком, на фиг, дружелюбный.

– Эй? Вы эту малышку Валенсию увидите, когда в бар вернетесь? – спрашиваю.

– В высшей степени вероятно, – говорит. Остряк-самоучка. Что-то мне сплошь остряки попадаются.

– Слышьте? А передайте ей мои комплименты. Спросите, этот, на фиг, халдей от меня что-нибудь передавал, а?

– А чего б тебе домой не пойти, землячок? Тебе вообще сколько лет?

– Восемсят шесть. Слышьте. Передайте ей мои комплименты. Лана?

– Земляк, иди домой, а?

– Это не про меня. Ух, а вы зашибись, на фиг, на этом пианино играете, – говорю. Это я ему просто польстил. Говняно он на пианино играл, сказать вам правду. – Вам по радио выступать надо, – говорю. – Такому симпотному. С этими, на фиг, золотыми кудряшками. Вам нужен импресарио?