Повернулась и, не прощаясь, вышла со двора.
Наверное, рассудок Александра помутился от вины и сострадания, потому что он не выдержал, крикнул:
– Мадам Демулен, ждите здесь, одну минуту!
Вбежал в апартамент, прокрался по коридору, вытащил в чулане половицу, из сундука в тайнике отсыпал в кошель львиную долю оставшихся золотых. Василий Евсеевич снесет ему голову, но пусть летит его голова, а не головы Демулена и Дантона. За последние годы произошло столько совершенно невозможных и отчаянных переворотов, что задуманный мятеж казался вполне выполнимым.
У двери наткнулся на ограбленного дядюшку. Замер, прижимая кошель к груди, лихорадочно придумывая оправдания, но Василий Евсеевич только рукой махнул:
– Спросил бы, я сам бы дал. – Обиженно добавил: – Нешто я не понимаю? – Перекрестил племянника: – Иди уж с Богом, не теряй времени зря. От жакобенов, паскуд, паспортов до морковкина заговенья ждать, а Демуленша, ежели ее дело выгорит, может, и отпустит нас.
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ кто-то донес Комитету общественного спасения о подготовке восстания в тюрьме и выдал имя Люсиль Демулен. Несчастную немедленно заключили под стражу. Сердце Александра перевернулось в груди. Холодея от ужаса, вспомнил вчерашний разговор с Люсиль, злорадство Габриэль. Доказательств ее предательства у него не было, но, увы, мадемуазель Бланшар не являлась зерцалом женских и христианских добродетелей.
За себя не беспокоился. Все эти дни с какой-то бешеной яростью, отчаянием и даже нетерпением ждал собственного ареста. Не из-за Демулена, так из-за Давида. Но напрасно он спал с пистолетом под подушкой: Давид либо постыдился признаться в нанесенном оскорблении, либо принял Александра за приспешника шведского любовника королевы, графа Ферзена. Недаром газеты наводнили предупреждения гражданам не терять бдительность ввиду присутствия в городе агентов Швеции.
И в суде над «снисходительными» имя Александра Ворне не всплыло. Видимо, слишком ничтожным оказался. Меньше всего в таких обстоятельствах он хотел поддаваться мелочному самолюбию, однако отделаться от ощущения беспомощности и бесполезности не удавалось. Тошно было вспоминать, как он мечтал повлиять на ход истории. Отпустило, только когда решил погибнуть вместе с осужденными.
ПЯТОГО АПРЕЛЯ АЛЕКСАНДР пробился сквозь густую толпу к самому помосту. Над его головой раскорячилась гильотина, сверкая на заходящем солнце кривой ухмылкой лезвия. Статуя Свободы в центре площади Революции казалась еще одним издевательством. Зеваки обменивались шуточками, мужчины разглядывали женщин, те сплетничали, одергивали детей, многие принесли с собой еду и, закусывая, коротали ожидание. Торговки продавали кокарды и первые фиалки. Нарасхват шли марципановые фигурки Дантона с клюквенным соком внутри. Кто-то завопил, что у него украли кошелек, и по людской массе прокатилась волна. Второй вал всколыхнул площадь, когда цепочки жандармов принялись теснить публику: со стороны церкви Мадлен въехали три телеги.
В первой во весь свой богатырский рост возвышался Дантон со связанными за спиной руками. Повозку качало на поворотах и выбоинах, но гигант расставил ноги, расправил плечи и стоял, усмехаясь, словно это был его триумф. Следом тянулись телеги с остальными подельниками Дантона, в том числе и Камилем. Всем приговоренным коротко обстригли волосы и обрезали вороты рубах. Демулен плакал, губы его прыгали, а блуза была изорвана в клочья. Он порывался что-то крикнуть, но его глушил мощный рокот Дантона:
– Робеспьер! Я жду тебя!
Намерение Александра было бесповоротным. Вчера собирался явиться в трибунал, но решил, что больше толку будет послужить примером гражданского мужества, присоединившись к осужденным на глазах у всего народа. Пусть история запомнит хотя бы этот его поступок.
Зрители волновались и напирали на жандармов, но лишь для того, чтобы получше разглядеть волнующие подробности: детей сажали на плечи, сами тянулись, влезали на пустой постамент, с которого давно свергли бронзового Людовика XV. Даже пресытившиеся публичными казнями парижане хотели увидеть, как отрубают головы вождям революции. Однако вмешаться в якобинское правосудие никому на ум не вспало.
Палач Сансон и его помощники поволокли первого осужденного: день кончался, а казнить предстояло четырнадцать жертв. Дантон, подняв голову, с усмешкой глядел на толпу. Когда схватили рыдающего Камиля, тот попытался поцеловать друга, но его грубо рванули и втащили на помост.
– Дурачье, – прогромыхал Дантон, – разве вы можете помешать нашим головам поцеловаться в корзине?
Камиль что-то попросил у Сансона. Палач вытащил из связанных за спиной рук приговоренного прядку волос. Сердце Александра мучительно сжалось. Кому завещал свой локон Демулен? Ведь его Люсиль теперь сама ждала казни в Консьержери.
Александр хотел крикнуть: «Я был заодно с ними! Казните и меня!» – но накативший приступ стыда удержал Воронина. В жуткий час муки и героизма Демулена Александр не смог оборвать приговоренного, не смог обратить внимание на себя.
Бывшего «прокурора фонаря» пристегнули к поднятой доске, доску опустили, сдвинули в отверстие под лезвием, с сухим стуком опустилась на шею верхняя половина деревянного зажима.
Камиль успел отчаянно крикнуть:
ebooksa