Софья Исааковна порывисто обняла сына и поцеловала в лобик.
— Ах ты мой фантазер ненаглядный!
— Мам, ну правда, почему мы с тобой не можем поехать в Америку, как дедушка?
— Сейчас это никак не получится, Алинька, потому что бабушка уже зовет нас ужинать, — отшутилась мама, — но если ты будешь всегда кушать манную кашу, то вырастешь большим и тогда поедешь в Америку.
Через двадцать семь лет, глядя вниз через Иллюминатор "Боинга-747" на панораму громадного города, раскинувшегося на берегу океана, сын вспомнит мамины слова и попытается прикинуть, сколько же манной каши пришлось ему съесть, прежде чем его детская мечта исполнилась.
В школе Алик Крайнов изучал немецкий язык, но Соня, видя его непроходящий интерес к Америке, договорилась с соседкой по подъезду за небольшую плату об уроках английского языка. К удивлению матери, уроки так захватили мальчика, что через несколько месяцев она уже ревновала сына к новому увлечению, хотя сама же и вызвала его к жизни. Придя из школы, пообедав и сделав наскоро уроки, Алик бежал наверх, на четвертый этаж, к своей преподавательнице, а приходил от нее только к ужину, да и то, как не без основания подозревала мать, лишь потому, что Мария Вальтеровна просто выставляла его за дверь.
— Алинька, тебе что, так нравится английский язык?
— Да, мам, очень. И потом, Мария Вальтеровна так все интересно рассказывает.
— О чем же она рассказывает?
— Ну, о разном, — уклончиво отвечал сын и неумело переводил разговор на другую тему.
Мать сердилась, но понимала, что запретить сыну заниматься языком она не может: для этого просто нет оснований. К тому же преподавательница Алика была на редкость порядочная и интеллигентная женщина. Несколько раз Софья Исааковна приходила на эти уроки послушать, о чем могут беседовать часами десятилетний мальчик и женщина, ее ровесница. Но к тому времени Алик и Мария Вальтеровна разговаривали между собой только на английском, так что Софья Исааковна, посидев с ними минут десять, всегда уходила под благовидными предлогами, но злилась на себя.
Родители Марии Вальтеровны Корн, американские коммунисты, приехали в Россию вместе с шестнадцатилетней дочерью в 1931 году строить социализм и сгинули без вести на Колыме в 38-м. Отца Маши звали Уолтер, но в паспорте ее почему-то записали Вальтеровной и, возможно, это впоследствии спасло ее от ареста. Когда забрали ее родителей, она, после окончания геологического факультета, была с экспедицией на Дальнем Востоке.
Об их аресте она узнала лишь спустя три месяца, когда партия окончила свои исследования, и она позвонила из Владивостока домой в Москву. Чужой мужской голос ответил, что никаких Корнов он не знает, и вообще, о шпионах надо справляться в НКВД, а не у порядочных людей. Если же она интересуется вещами, какие от прежних жильцов остались, то он этих вещей и в глаза не видел, и еще неизвестно, кто она сама такая и какие у нее есть права на эти вещи. Маша повесила трубку и через несколько часов уже уехала из Владивостока, не сказав никому ни слова. Подсознательно она давно ожидала чего-то в этом роде. Уже несколько семей из числа их знакомых, приехавших в СССР из других стран, были арестованы и по обвинению в шпионаже в кратчайшие сроки приговорены Особым совещанием к расстрелу.
В такой, почти безвыходной ситуации девушка инстинктивно сделала правильный шаг: не возвращаясь в Москву, она уехала в маленький таежный поселок, где жила у сына ее старая институтская преподавательница английского, вышедшая на пенсию. Маша, переправив в своих документах фамилию Корн на Корнюк, устроилась работать колхозным счетоводом и прожила в этом сибирском селе долгих семнадцать лет в постоянном страхе.
В Москву она вернулась лишь в 1956 году после реабилитации своих родителей. Пройдя унизительные хождения по инстанциям, она получила комнату в коммунальной квартире и жила с тех пор в ней одна, зарабатывая на жизнь техническими переводами в НИИ. Согласившись давать сыну соседки уроки английского, Мария Вальтеровна так увлеклась общением с Аликом, что перестала брать с его матери деньги, как только та намекнула, что хотела бы прекратить эти уроки из-за финансовых затруднений. У нее, одинокой женщины, наконец-то появился слушатель и товарищ. Разница в возрасте не имела особого значения, а маленький Алик Крайнов был от природы замечательным слушателем. Нет, Мария Вальтеровна не рассказывала ему ни о Владивостоке, ни о тайге, в которой прожила семнадцать лет, ни о геологии. Она не хотела вспоминать то, что было с ней после приезда в СССР. И хотя она прожила в России большую часть своей жизни, для себя считала, что по-настоящему жила лишь до 1931 года, то есть до отъезда из Соединенных Штатов.
Шестнадцатилетняя Мери еще перед отъездом застала Великую депрессию, серой чумой прокатившуюся по городам Америки. Видела она и бездомных, ночующих на решетках канализационных люков, и бесконечные очереди безработных вдоль тротуаров за миской благотворительной похлебки, но она не хотела этого помнить и не вспоминала. В ее памяти всплывало другое: сияющие неоновой рекламой ночные улицы Нью-Йорка, величественная панорама, открывающаяся с обзорной площадки статуи Свободы, омываемые ласковым теплым океаном, уходящие к горизонту белые песчаные пляжи Калифорнии, куда родители возили ее в двадцать седьмом году. Она рассказывала о красочных магазинах и сверкающей в лучах заходящего солнца зеленоватой стеклянной громаде "Эмпайр Стейт Билдинга". Мальчик слушал ее рассказы, затаив дыхание.
Образ сказочной и прекрасной страны счастья навсегда поселился в его душе. Он стал для Алика главным критерием всего встреченного в жизни, руководя его чувствами и поступками, Америка будет его силой и слабостью, определит в будущем все его победы и неизбежные потери. Среднюю школу Алик Крайнов окончил неплохо, сразу поступил в медицинский институт и уже па первом курсе увлекся исследовательской работой на кафедре нормальной физиологии. Отчасти этому способствовало то, Что на этой кафедре работали знаменитые ученые во главе с учеником самого Павлова, знаменитым Петром Константиновичем Анохиным, отчасти то, что он увидел при первом своем посещении исследовательской лаборатории кафедры.
В отдельных комнатах, уставленных аппаратурой, сидели сосредоточенные молчаливые люди в белых халатах, записывающие показания приборов, укрепляющие датчики на лабораторных животных или прильнувшие к окуляру микроскопа. Это настолько соответствовало представлению Край-нова о том, где и как он хотел бы работать, что он тут же записался в кружок при кафедре, и был его членом все студенческие годы, а после окончания института остался работать на кафедре старшим лаборантом. Алик мог часами не вставать из-за лабораторного стола, хотя продуктивно работал он только в одиночестве. Контакта с сотрудниками у него не было: убеждать и доказывать что-либо он не умел, нервничал, терялся и в итоге замыкался в себе. Поэтому, несмотря на очень смелые работы по исследованию функций головного мозга у крыс, Крайнов был на плохом счету у начальства. Он постоянно срывал графики хоздоговорных работ, запаздывал с подачей материалов для ежегодного институтского сборника. К тому же дисциплина в студенческих группах, где он вел семинары, всегда была самой низкой. Проработав на кафедре шесть лет, Алик был вынужден, так и не защитив диссертацию, уволиться по собственному желанию, не дожидаясь очередной переаттестации. К этому времени он уже нащупал очень интересные закономерности между характерными реакциями лабораторных крыс и графической записью работы их мозга. Тогда уже он мог, глядя на электроэнцефалограмму мозга любой крысы, точно предсказать, окажется ли она агрессивной, понятливой или тупой.
Вынужденный уход Крайнова с кафедры прервал эту интересную работу, но неожиданно открыл перед ним совершенно новую перспективу Его институтский приятель Валя Смирнов, работавший в НИИ психиатрии, посоветовал ему обратиться насчет вакансии в недавно образованной при институте лаборатории по изучению патологии высшей нервной деятельности человека.
Вначале Алик и слышать об этом не хотел, так как прежде никогда с больными не работал и врачом себя не считал. К тому же он был очень застенчив, а это, несомненно, не лучшее качество для психиатра. Вообще, на его характер очень сильное влияние оказало отсутствие в их доме мужчины. Отца он практически не помнил, а когда перешел в третий класс, умер и дед, пролежав перед этим шесть лет после инсульта. Мама и бабушка Алика, боясь, что очень избалуют ребенка, ударились в другую крайность. За столом мальчика изводили мелочными придирками, строго отчитывали за истинные и мнимые провинности, к тому же мать, опасаясь дурного влияния улицы, почти не выпускала сына гулять одного, и прозвище "маменькин сынок" прочно укрепилось за ним среди соседских мальчишек. Алик, боясь насмешек ребятни, почти перестал выходить во двор и все свободное от школы и приготовления домашних заданий время проводил, сидя с мамой на диване, за чтением английской классики в подлиннике. Подбор книг для сына Софья Исааковна взяла целиком на себя, считая, что раз уж он в совершенстве владеет американизмами, то тем более должен знать язык Диккенса и Теккерея. К восемнадцати годам Алик прекрасно знал английскую литературу XVIII–XIX веков. Но характер у него не изменился: он легко терялся в самой обычной житейской ситуации, если требовались твердость и напористость.
ebooksa