Долгими сидя часами у изголовья больного,
Мучимого лихорадкой, ему терпеливо читала
Наши любимые саги, где всяческих страхов в достатке.
И, избегая дурного, когда уж нельзя не промолвить,
Просто коверкала слово и «фёрт» говорила иль «явол».
Мы её очень любили. О нет, не была ни служанкой
Нам, ни хозяйкою дома, ни дамой она, ни плебейкой,
Ни благоверной женою, ни уличной девкой бесстыжей.
Грешного мира земного как будто она не касалась,
Но, удивительно, всё-таки в обществе нашем вращалась,
Помощь даруя в страданье и смерти смягчая томленье.
Мир человечий оставив, неслышно несла человечность
В мир тот без устали. Если ж она иногда улыбалась,
То белоснежные зубы её открывала улыбка,
Чуть напряжённая: жилка (иль ниточка тонкая нерва?)
Тотчас на лбу проступала под белой монашьей оборкой,
Неописуемо добро. А волосы спрятаны были,
Я их не видел ни разу. Ни женского не было вовсе
В ней, ни мужского ни капельки. Ангельским был её образ.
Звали её мы «Сестра!» — когда пить нам хотелось,
ebooksa