Подсолнухи

Сабантуй тот у нас был отменно веселым. И долго потом еще вспоминали по деревне. «А это когда было-то?..» — «О чем ты говоришь, не упомню?!» — «О-о, когда! Да в тот самый год, когда гуляли у Егоровых, а Трутачиха на горшки с молоком грохнулась в подполье. Помнишь? Ну вот».

Два раза в год, после посевной и после уборочной, колхоз от себя устраивал сабантуй. Трем-четырем женщинам, что почистоплотнее и подомовитее, поручали варить и стряпать, заводить пиво на меду — слабенькую, но держал колхоз пасеку. Осенние колхозные сабантуи сильно отличались от весенних. Осенью справляли либо в конце октября, по крепким заморозкам и первому снегу — обязательно чтоб был снег, — либо после Октябрьских. А когда и в Октябрьские. Мужики, правда, были за то, чтобы сабантуи проходили сами по себе, а праздники — сами по себе. Тогда получалось на один праздник больше. Значит, и радости больше.

Собирались, если отмечали осенью, в конторе, как бы в гости к кому-то. Садились за столы, было тесно, все не вмещались, многие стояли со стаканами в руках. Председатель поздравлял с окончанием уборочной, прошедшим, наступившим или наступающим праздником, бабы обносили пивом, подкладывали закуски. В председательском кабинете тоже сидели, теснясь. Играл патефон, пели и плясали под гармонь, как и в обычной избе, только у хозяев сабантуи проходили как-то уютнее, слаженнее, а контора есть контора, чего уж там, хотя размерами она была обычной избой. И видом.

Кто-то из стариков не мог по слабости здоровья прийти, тому председатель распоряжался послать на дом пива и закуски. Верстах в двадцати с лишним вниз по Шегарке между Хохловкой и Пономаревкой была колхозная заимка Камышинка, названная по речушке Камышинке, что впадала в Шегарку. Только речушка текла из лесов и болот к правому берегу, а заимка находилась на левом берегу. Держал там колхоз из года в год скот-молодняк, там же находилась часть колхозных сенокосов. Стоял на берегу Шегарки большой крестовый дом, позади него, ближе к согре, скотный двор. В доме жили те, кто ухаживал за скотом. Летом в доме располагались покосники. Ребятишек отправляли на Камышинку в пору сенокоса, сгребать на конных граблях кошенину, возить на быках копны.

На другой после сабантуя день пьяненький старик Жаворонков запрягал в розвальни высоченного выездного председательского жеребца Хитона, ставил в сено флягу с пивом, клал сумку со стряпней, заваливался на бок, понукал коня, и Хитон, такой же старый, как и ездок, танцуя в оглоблях, делая вид, что бежит рысью, тащил сани на заимку. Старик Жаворонков любил развозить пиво по деревне, любил ездить на Камышинку. Дорогой он не раз зачерпнет из фляги прихваченной кружкой, посидит вечерок в тепле за разговорами со скотниками, переночует, а утром, опохмелясь, поедет обратно с затяжной песней в свою деревню, покрикивая на Хитона.

Весенние, по окончании посевной, сабантуи были куда как интереснее. Май, воскресный день, теплынь. Шумят молодой листвой березы и тополя, трава зеленая окрест. Часам к двенадцати, раньше чуть, со всех краев деревни сходится в конторе народ, а уж на луговине под тополями поставлены столы, скамейки, бабы хлопочут, стараются, вынося из конторы угощение. Сухо, просторно, воздух легкий, одежда не стесняет. Те же поздравления председателя, то же пиво, та же стряпня, но все кажется по-иному, разговоры живее, песни звонче и протяжнее, звуки гармошек веселее.

Главное — пережили зиму, дождались весны, тепла, отсеялись ко времени. Небо во-он как высоко да сине, зелень в глаза бьет, радует, дай бог потом дождей в июне, травы в июле, хлебов в августе да сентября погожего, чтоб убрать хлеба, а там и зиму встречать можно. Запевайте, бабы, запевайте, мужики, все хорошо. Где пиво? Наливай! Плеснешь — не жалей шибко, на то и праздники. Наливай, не скупись, Митрофановна. Где твой стакан, Парамонович? Подставляй, не стесняйся! Уж ты-то поработал в посевную!..

А как выходила плясать тетя Дуся Мякишина, все из-за стола вставали, вылезали, кругом становились — смотреть. Плясать на спор с нею еще кое-кто и тягался, но петь частушки, какие и как — тут уж она равных себе не имела. О-ох и частушки, кто их только складывал, сколько в них всего. Иную споет, послушаешь — уши огнем горят. А она как разойдется, как подмигнет гармонистам, а уж те стараются. Давай, тетя Дуся, еще одну!..

Выборы были ничуть не меньшим праздником, чем Октябрьские. Они, как правило, проходили зимой и надолго запоминались. За несколько недель до выборов по дворам ходила наша учительница, ставшая на время агитатором, разъясняя, за кого голосуют на этот раз и когда. За день до голосования обежит напоследок деревню, предупредит: «Завтра выборы! Уж, пожалуйста, не опаздывайте!» А никто никогда и не опаздывал. Как это так?!

Выборы завтра, а сегодня под вечер украшают контору. Над крышей полощется флаг, под ним, как и на Октябрьские, от угла до угла, на красном полотнище белыми буквами лозунг: «Товарищи избиратели! Все как один отдадим голоса свои за кандидатов блока коммунистов и беспартийных!»

В передней и в председательском кабинете помыты полы, дрова аккуратно сложены на плиту печки, протерты изнутри стекла окон — снаружи они в наледи. Бачок полон воды, кружка тут же — вдруг кому пить захочется. В кабинете два сдвинутые торец в торец стола накрыты красной материей, обтянутая такой же материей урна для голосования стоит в простенке между окон. В передней на стенке яркие, присланные из района, бумажные плакаты, рисунки на них цветные, надписи складные. Все готово — пожалуйста, товарищи избиратели, приходите утром голосовать.

Голосование начинается рано, в шесть утра. А раньше всех является в контору уборщица-рассыльная, чтобы успеть вовремя протопить печи. По деревне, от выборов до выборов, идет как бы негласное соревнование — кто первый проголосует. Из молодых редко кто стремился проголосовать первым — поспать старались в праздник, старики обычно начинали. Потом из разговоров узнаешь: нынче вот кто самый первый, самый ранний…

Отец с матерью в день голосования подымались чуть ли не в пять часов. Пока соберешься, дойдешь. Отцу на костылях плохо, да и темнота еще.

А мы спим. Услышишь сквозь сон, что родители одеваются, поднимешь голову и тут же забудешься снова. Вот едва слышно открылась-закрылась избяная дверь, сенная — ушли. Возвращаются родители в семь, в восьмом часу. Не спеша дойдут они к конторе, проголосуют, пробудут какое-то время в передней в тепле, поговорят среди мужиков-баб, а уж потом обратно. Я ко времени тому просыпался уже, поджидал. Встану, умоюсь, бересты надеру печь растоплять. Слышу шаги под окнами, разговор — родители вернулись.

Для нас, ребятишек, выборы — праздник вдвойне. Свободный день — гуляй до темноты, еще — на выборы всегда в конторе устраивали буфет. Со Вдовина, где сельсовет и пекарня, привозили удивительно вкусные и запашистые, мягкие белые продолговатые булки — сайки, привозили белый хлеб, калачи, пряники и конфеты, еще что-нибудь. Отчасти из-за буфета спешили пораньше в контору. Но можно было особо не волноваться, привозили всего с учетом дворов нашей деревни и Юрковки, и тот, кто торговал, делил так, чтобы всем хватило и саек, и хлеба, всем и хватало, не случалось никаких обид.

В сельповскую лавку нашу ради праздника тоже старались завезти товару какого-то, — случалось, селедка перепадала. В дни выборов лавка открывалась с восьми, на час раньше обычного, поэтому в контору интереснее было попасть, скажем, в половине восьмого или чуток пораньше, проголосовать, купить что-то в буфете, погреться, поговорить, а уж потом прямо в лавку. Так бабы и делали. Мужики старались не отставать: в лавке образовывалось что-то вроде буфета, продавали на разлив водку.

Заходили в лавку и наши родители. Мать просила продавщицу налить отцу стопку, а сама смотрела, что бы еще прикупить. Лавка на левой стороне Шегарки, не так далеко от того места, где мы живем. Родители домой приходили праздничные, возбужденные, лицо отца было обмякшим, чувствовалось, что он малость выпил. В руках матери сумка с покупками. Она проходит по избе, ставит сумку на лавку, начинает раздеваться — надо печь топить, завтрак готовить, к скоту идти. Я стану помогать ей. На улице, в основном.

— Мам, — спросишь, — ну что — первые проголосовали? Или запоздали опять?

— Опоздали, — усмехается мать. — Бабка Серегина опередила. А тут и мы с отцом следом подоспели. Развязывай сумку, гостинцев купили. Хороший буфет нынче, всем всего досталось. Не сердились, без обид обошлось.

Часов в одиннадцать утра, управясь в колхозе и дома, на заиндевелых конях, в розвальнях, набитых сеном, приедут голосовать к нам, в Жирновку, юрковские. Привязав коней к коновязи, оставив тулупы на конских спинах, войдут шумно в контору, заговорят, здороваясь, твердыми с мороза голосами и — сразу к печи. Погреются, проголосуют, опять в сани — кто в лавку, через мост, кто по родне или знакомым, навестить. Проголосуют все к обеду, но избирательная комиссия будет сидеть допоздна, и допоздна будет толкаться в конторе народ — приходить, уходить, будет играть патефон, галдеть девки и парни. Наутро снимут флаг, плакат, свернут и положат в шкаф красную скатерть. Все. Выборы закончились. До следующего раза, до следующих выборов. Только не скоро это будет опять…