Тюрьма №8

– Ну как?

– Теплая, как хлеб, – слышит она в ответ.

После секунды паузы, камеру наполняет дикий хохот. На какое-то время, все забывают о невзгодах, их постигших и думают, что не так уж плохи у них дела, как у тех двух ПЗ шников. Но это ненадолго. Время снова поглощает в своих объятиях всех, кто в камере. Никто не знает, когда и куда их отправят. Можно просидеть так день или два, а можно неделями ждать, когда поведут на этап. Вздрагивают от каждого стука в дверь камеры, в надежде что караульный откроет кормушку, зачитает фамилии и гаркнет – «Собираемся с вещами».

Тюрьма №8 находится в Жодино, небольшой городишко, в тридцати километрах от Минска. Никто из арестантов не хочет попасть в это место. Рассказывают, что в недалекие времена тюрьмой командовал человек по фамилии Грузовок. Он превратил тюрьму в место где кошмар становился явью для арестантов. Ломал понятия. Все, кто попадал к нему в заведение проходил и через молотилку пыток, унижений и издевательств. Встречали сразу со входа. Давали понять, что все серьезно, уступок со стороны администрации не будет. И не важно кто ты, живущий по воровским понятиям, фраер или мужик, получали порцию гостеприимства все без исключения. Этапы приходили ночью. Автозак заезжал во внутренний двор тюрьмы, что-то вроде большого ангара. Парковался так, чтобы дверь из будки где находились арестанты, примыкала к ступенькам, ведущим в подвал. С двух сторон от входа становились конвоиры с собаками. Когда распахивалась дверь в будке автозака, нужно было быстро спрыгнуть и получалось так, что высота была большая так как, сразу начинались ступеньки, ведущие вниз. Если кто-то задерживался, караульные орали «быстрей». «прыгай», «давай, пошел». Приходилось прыгать не раздумывая. При этом по бокам безумно лаяли злые псы, пытающиеся схватить очередного прыгающего зека. Если кто падал, конвоир мог расслабить поводок, что бы пес дотягивался и кусал несчастного. Все это происходило настолько быстро, что новенькие не успевали понять, как оказывались в подвале. Подвал был шириной полтора метра. Впереди была дверь, но она была заперта, так что все зашедшие выстраивались друг за другом., а сумки с вещами ставили перед собой. Сам коридор был длиной не более пяти шести метров. Этот коридор имел особенное воспитательное значение. Выглядел так словно вход в преисподнюю, было понятно, куда попали арестанты. Стены забрызганы темными, бурыми пятнами. Запах стоял такой, словно это был завах страха, и он наполнял попавших туда с головы до пят. Окутывал и парализовал так что нельзя было и пошевелиться. Даже самые гонорливые, становились словно звери на бойне понимавшие, что им пришел конец, тихими и смиренными. Тишина продолжалась не долго. Неожиданно выключался и без того тусклый свет, слышался грохот открываемых дверей и словно какая-то неведомая сила, начинала бросать на пол и в стороны прибывших по этапу арестантов. Слышались в темноте только глухие удары и стоны. Через какое-то время опять слышался грохот дверей, топот и наступала тишина. Включался свет. Среди разбросанных вещей, забрызганных кровью лежали без признаков жизни прибывшие арестанты. Они все были беспощадно избиты. Избиты до такой степени, что не могли двигаться. В динамике звучал голос:

– Вы прибыли в «Черный Бусел». Вы на территории Грузовка. Теперь все будет по моим правилам. Кто не понял это сейчас, будет жестоко наказан и не выйдет отсюда никогда.

После чего в открывшиеся двери, заходили конвоиры и приказывали всем собрать разбросанные по коридору во время избиения вещи и двигаться на выход. Кое как придя в себя от испытанного шока и превозмогая боль от полученных ударов резиновыми дубинками, арестанты поднимаются по лестнице, при этом руки нужно держать за спиной вместе с сумками. Поднявшись по несчетным пролетам, всех строят в пять рядов по пять человек в каждом, лицом к стене, так, что не видно, что происходит сзади, если кто-то пытается от охватившего его любопытства оглянуться, тут же получает удар дубинкой по спине. Так можно стоять часами. Позади арестантов слышится какое-то движение, приглушенный разговор. Невероятно хочется посмотреть, что же там происходит или хотя бы взглянуть на часы, но малейшее движение пресекается окриком –«смотреть на стену!». Наконец то начинают называть фамилии. По одному, поворачиваются зеки. Позади собралась приличное количество надзирателей, во главе с Грузовком. Начальник принимает каждого лично. Перед ним стопка личных дел, которые следуют по этапу за арестантами. Смотрит на статьи, назначенные судом, сроки и распределяет вновь прибывших по камерам. Когда арестант поворачивается, у него еще раз спрашивают фамилию, статью по которой он осужден и срок наказания. Потом ему приказывают следовать за конвойным и через пару коридоров, зеков заводили в помещение достаточно просторное вдоль стен которого стояли столы, а за ними сидели так называемые – контролеры – тюремная обслуга со стороны администрации, это были вольнонаемные на срочную службу, они носили военную форму, но как правило званий не имели, их задача была выполнять грязную работу, шмонать (обыскивать) осужденных, открывать двери в камеры, следить за раздачей пищи. Ну и все такое прочее, необходимое для контроля за зеками в тюрьме. Сейчас они будут обыскивать вновь прибывших. В комнате для обыска на противоположной стороне, были двери, так называемые – «стаканы» – небольшие помещения размером буквально метр, на метр. Всего было три таких комнаты. В них набивали зашедших на обыск. В каждую каморку могли запихнуть по пять или шесть человек. Иногда контролер налегал на дверь с усилием, чтобы закрыть ее. Вентиляции в этих стаканах не было, воздух быстро кончался и дышать становилось нечем. Иногда кому-то становилось плохо, и он начинал терять сознание, но упасть не мог так как был зажат со всех сторон телами товарищей. Тогда начинали кричать – «Начальник, открой человеку плохо». Контролер не спешил открывать и когда уже крики становились настойчивей, отпирал дверь и с ухмылкой на лице спрашивал – «ну че разорались уроды, все здесь передохните все равно» и снова запирал дверь в стакан. Этого было достаточно, чтобы немного вдохнуть воздуха. Из стаканов забирали по одному и подводили к столу, за которым сидел старший, обычно это был офицер, вернее представитель администрации с пагонами, значит старший, среди надсмотрщиков. Он спрашивал фамилию, статью и срок, не поднимая глаз показывал проходить к следующему контролеру, тот был в синих медицинских перчатках, что немного настораживало. Учитывая, что вдоль столов, за которыми находились контролеры, лежали деревянные настилы, а в середине комнаты был слив с засохшими вокруг бурыми потеками, накатывало чувство абсолютной внутренней опустошенности, после уже пережитого и увиденного становилось безразлично что произойдет с тобой дальше.

– Выкладывай вещи, – давал команду контролер, подошедшему зеку. И тот выворачивал на стол нехитрые пожитки, все что обычно находится в сумке зека, пара белья, принадлежности личной гигиены, чай, сигареты, пачка писем да стопка бумаг по делу, может еще пару книг или журналов, зачитанных и просмотренных, что называется «до дыр». Все это всыпается из клеёнчатой сумки, с такими стоят торговцы на рынках. Контролер начинает перебирать пожитки арестанта. Все сигареты внимают из пачек и сваливают в кучу, потом одну за одной разламывают на две части. Чай вытряхивают из пачек в полиэтиленовые прозрачные пакеты. Если у кого-то находят конфеты, то каждую разворачивают по отдельности и проверяют содержимое, если ничего подозрительного, бросают в пакет, уже без фантика. Мыло разрубают ножом на четыре части. Подолгу могут пересматривать письма или бумаги по делу и если находят что-то подозрительное, передают старшему для принятия решения. Проверяют все, каждый предмет, могут подолгу разглядывать. Зубную пасту выбрасывают в рядом стоящий бак, в который летит все, что кажется подозрительным или по мнению контролеров ненужным для нахождения в тюрьме. Например, мочалка, если сплетена из чего-то подлежит изъятию, что бы не могли из нее сплести веревки для меж камерной связи или еще чего доброго повеситься. Шампунь, если у кого-то был в наличии, так же отправляли в бак. Любая жидкость была запрещена. Книги предлагали оставить в камере хранения. С собой разрешали брать только библию, если таковая конечно же имелась. Вещи, которые не разрешали брать с собой в камеру, по описи отправляли храниться на тюремный склад, до освобождения или следующего этапа. На заключительном этапе обыска переходят к личному досмотру, заставляют снять с себя все вещи, потом отводят к сливу посреди камеры, приказывают открыть рот и высунуть язык, затем показать подошвы ног и три раза присесть при этом покашлять. Таким образом проверяют нет ли «торпеды» в заднем проходе. Так называется перевозимый внутри запрет. Это может быть что угодно, начиная от наркотиков, денег и заканчивая мобильным телефоном.

После шмона, вновь прибывшие попадали в камеру. Камера похожа на штрафной изолятор, нара была поднята к стене, помещение было узким, шириной метра полтора и длинной метра два с половиной. В углу нужник в полу и рядом с ним умывальник, метра три высотой, практически под самым потолком маленькое окошко из армированного стекла и закрытое наглухо. Воздух в камеру поступал из внутреннего коридора, через отверстие под потолком, прикрытое железной заглушкой с просверленными в ней дырками. Загружали в камеру такое количество людей, что нельзя было присесть. Приходилось всем стоять словно селедки в банке, подняв головы к потолку, чтобы не дышать друг другу в лицо. Никакого движения в тюрьме не было слышно, связаться с другими камерами было невозможно, попытки стучать в стену и узнать кто находится в соседних камерах, результатов не дали. У некоторых начали сдавать нервы. И они начинали стучать в дверь, с просьбой опустить нару. Никто не отвечал. Создавалось впечатление, что здесь придётся провести остаток жизни. Ближе к вечеру, начали выводить по два человека и отводить в душевую. Давали пару минут обмыться и потом уже строили в коридоре лицом к стене, ожидать пока соберётся несколько человек и давали команду «руки за спину». При этом у каждого из арестантов была сумка с личными вещами, от усталости после длительных стояний и бессонницы, держать за спиной сумку было не легко и не удобно. Голову поднимать и разговаривать было нельзя. Перед тем, как отправится по бесконечным коридорам, конвоир предупреждал – «Голову не поднимать, не разговаривать, в переходах держаться левой стороны, проволоку вдоль стены руками не трогать». Они были действительно бесконечными, эти переходы или ходы. Проложены таким образом, чтобы все передвижения осужденных были исключительно под землей. Поговаривали, сделано специально, что бы арестанты не могли определить местонахождение и тем самым снизить даже возможность самой мысли о побеге из тюрьмы№8. Передвижения заключенных по подземным переходам, с опущенными головами и с «кешарами» за спиной, напоминало шествие в преисподнюю вычеркнутых из жизни людей. Чем глубже спускались, тем сильнее охватывали чувства безысходности, страха и обреченности. Перед входом в эти лабиринты, была кованная из железа, массивная дверь. Отпирал ее конвойный длинным ключом, висевшем у него в связке на поясе. Когда все спускались, дверь запиралась с наружи. Та сторона двери, что обращена во внутрь перехода не имела никаких отверстий для ключей и плотно прилегала к дверному проему. Оказавшись в подземном переходе, чувствовалась сырость и запах земли. Шириной приблизительно в два, высотой в два с половиной метра, туннель постепенно спускался в низ. Пол земляной и утоптан так, что не слышно шагов по нему. Под потолком тянулись лампы, а с права вдоль стены, тоже из земли, натянута проволока. Про нее говорили, что это на случай не предвиденных обстоятельств, нападения на конвоира или бунта, для вызова тюремного спецназа, который дежурил в тюрьме постоянно. Поговаривали, что как-то один любопытный зек схватился за эту проволоку, тут же потух свет в подземном переходе и через несколько секунд ворвался спецназ. Били резиновыми дубинками всех без разбору и конвоиров тоже. Переходы были очень длинными, иногда плавно поднимались вверх, к развилкам, что-то вроде перекрестка, там были снова двери, проходили через них и снова попадали в длинные переходы, плавно уходящие в глубь, под землю. За одной из дверей, начинался лестничный пролет ведущий вверх и через несколько проходов по бетонным ступеням начинал поступать дневной свет, это единственное, что хотелось увидеть после подземных туннелей. После тишины подземелья, особо воспринимались звуки тюрьмы. Грохот железных дверей, окрики конвойных. Лестничные пролеты выводят к железным дверям, за которыми начинаются длинные коридоры, по одной стороне которых расположены камеры. Перед тем как отправить арестантов по камерам, их выстраивают лицом к стене, руки за спиной, так стоят пока конвойный выкрикивает фамилию и номер камеры, второй конвойный отпирает тяжелую железную дверь и пропустив туда заключенного, тут же ее запирает. Перед открытием камеры, он дважды стучит дубинкой в дверь, это сигнал, чтобы все находящиеся внутри, поднялись с нар и построились, караульный должен видеть в глазок, что все в наличии, никто не спрятался за дверью и не готовиться напасть на него или вырваться из камеры на продол. Только после этого он отпирает железную дверь и пропускает во внутрь нового постояльца. Первое что, видит новенький это взгляды своих новых сокамерников, выстроившихся в ряд и словно приветствующих его. Как только захлопывается дверь за спиной вошедшего, наступает оживление, и все возвращаются к своим делам, если можно, так сказать. В тюрьме не так как в СИЗО, никто не спешит лезть с расспросами или вопросами. Времени будет еще достаточно, чтобы расспросить новенького откуда он родом и узнать кто он по жизни. Обычно в камере есть кто-то кто в силу жизненных обстоятельств или опыта, пользуется авторитетом среди сокамерников. В тюрьме нет связи с соседними камерами и нельзя никак узнать кто заправляет здесь тюремным «движем», кто назначен смотрящим и к кому можно обратиться за разъяснением как поступать в случае нерешаемого конфликта или выявления среди зеков осужденного со низким статусом, петуха или стукача, или еще не понятно кого, вызывающего среди арестантов подозрение и беспокойство. Поэтому в камерах тюрьмы №8, можно сказать – «братский ход», все могут иметь свое мнение, которое учитывается сокамерниками. Но больше всего прислушиваются к тому, кто уже имеет опыт отсидок или по характеру более жесткий и мнение такого будет решающим при принятии важных решений внутри камеры. Вокруг такого, формируется небольшая группа зеков, которые дают ему возможность ощутить себя главарем. Обычно это арестанты с более слабым характером, но не менее дерзкие, нуждаются в управлении, чтобы перекладывать часть ответственности на временного лидера, уступая ему в подчинении, словно выдают вексель над своей судьбой, стараясь услужить и доказать свою преданность, путем унижения или давления на остальных сокамерников, не входящих в их круг. Иногда это выглядит не очень явно., например, через шутки или сарказм. Создавая такую группу, они помогают себе выжить в этих жестких условиях длительного обитания в замкнутом пространстве помещения камеры. И если в СИЗО, лидером такой группы зачастую бывает «подсадная утка», назначенная опером, то в тюрьме обычно такие группы формируются естественным путем, случайно оказавшихся в одной камере арестантов. Как правило они формируются или на основании землячества или дерзости и твердости характера кого-то из зеков.

Оглядевшись по сторонам, новенький обычно спрашивает, обращаясь как бы ко всем присутствующим:

– Здорово, мужики, куда можно кинуть баулы?

– Вон свободная нара, бросай туда, – раздается ответ из угла камеры,

– Ты сам откуда?

Положив вещи, новенький ответил,

– Гомельский, с ветки (район в Гомеле). По 139 дали десять лет.

– Так ты соскочил, оживает кто-то из постояльцев,

– Вон Васе пятнашку выкатили, – кивнул он в сторону мужичка тихо примостившегося на лавке за общаком и делавшего вид, что читает газету.

– Может чайку заварим? – спросил новенький, доставая из сумки целлофановый пакет с чаем. Это несколько разряжало обстановку. Начиналась суета, кто-то набирал в кружку воду, кто-то стучал в дверь и просил «продольного», (так арестанты называли контролеров дежуривших на продоле), дать в камеру кипятильник. Коля, достал пакет с конфетами, после шмона их развернули и без обертки бросили в полиэтиленовый пакет, отчего они все слиплись и превратились в сплошную массу. Конфета к чаю – это роскошь, и ничего, что эту массу трудно назвать конфетами, пойдет с чифом отлично. Все, кто есть в камере рассаживаются за «общаком», стол достаточно длинный, что бы за ним сразу разместилось человек десять, с лавками по обе стороны. Неспешно все рассаживаются, в ожидании пока завариться чай, начинают неспешный разговор, как говорят за жили-были.

– Как там, гомельское СИЗО поживает, еще есть «движ» или легавые уже все поломали? – спросил мужик, лет тридцати пяти, сидящий напротив Николая.

– Да нет, еще нормально, «коней» гоняют, «малявы» ходят, пытаются конечно, то железные «кругали» по отбирают, то миски пластиковые. Там новый опер появился, Голомша кажется его фамилия, вот и старается.

Чай заварился и кружку пустили по кругу. Пока пили чай, можно осмотреться. Камера попросторней, чем в СИЗО и почище. Два больших окна, закрытых наглухо и зарешёченных мелкой сеткой внутри и «ресничками» с наружи, давали днем достаточно освещения. Двухъярусные нары в три ряда между ними стол с лавками, за которым сейчас пили чай. В углу параша или «долина» как ее тут называли. Отгорожена с одной стороны от камеры, но там, где дверь, нет ограждения и закрывается словно калитка, так что находящегося там видно. Перед дверью достаточно пространства, можно даже прохаживаться вперед-назад.