Посланники Великого Альмы

22
18
20
22
24
26
28
30

— А сколько дней займет экспедиция?

— Суди сам. По незнакомой местности две мили в час — это хорошо, даже очень. Значит, за день можно будет проходить около 20 миль. Следовательно, мы должны добраться туда за 20 дней. И ещё пять уйдет на разведку. Мой бедный друг, — Кортес похлопал Антоньо по плечу. — Я смогу обнять тебя лишь через полтора месяца. Но зато ты примешь участие в основном походе и по праву возглавишь свой конный отряд.

— Надеюсь, что так оно и будет. Но мне неясно, почему решили так скоро организовать экспедицию? Ведь альмаеки не сбегут, да и мы пока не собираемся уходить отсюда.

— Этому только одно объяснение. Не за горами сезон дождей, и добыча золота в рабочем поселке прекратится. Ведь ежели верить индейцам, то вода здесь поднимается больше чем на десять метров. Пройдет чуть ли не полгода, пока возобновятся работы. Это очень долго. А тут — уже добытое, живое золото, и взять его можно ещё до наступления наводнения. Чем быстрее мы достанем его в нужном количестве, тем раньше сможем вернуться домой. Вернуться богатыми, Антоньо, понимаешь?

— Понимаю, — Антоньо кивнул головой. — А лично тебе какое количество золота необходимо?

— Я отвечу тебе словами командора, который по этому поводу думает очень правильно: много. Очень много.

Антоньо с удивлением отметил, что у Кортеса — в зависимости от настроения — меняется цвет глаз: от мягкого серого до жесткого стального. Раньше он этого не замечал.

Вообще Раул Кортес был полной противоположностью своего друга: небольшого роста, коренастый, широкоплечий; на щеках постоянно играл румянец, не сходивший никогда, — в приступах гнева он становился ещё ярче; борода была пострижена под острый клинышек, как у дона Иларио, но не в качестве подражания последнему, Кортес считал себя вполне состоявшейся личностью, да и другие выделяли в нем индивидуальность.

— Кстати, о командоре. Ты помнишь его речь в Кадисе перед началом путешествия? — спросил Руис.

Кортес улыбнулся:

— Если напрячь мозг, то вспомню.

— Он говорил о нашей Родине — об Испании, что мы отправляемся за бесценными сокровищами, которые сделают её более могущественной и прекрасной. С той поры я ничего подобного от него не слышал. А ты?

— Удивляюсь, почему это тебя интересует. Ведь на том публичном выступлении было столько народа! Другого он и не мог сказать. Ты только представь, что он бы сказал следующее: «Друзья мои! Мы отправляемся в далекие страны. Благословите нас на великие подвиги, дабы мы смогли покарать диких язычников, отнять у них драгоценности и вернуться домой богатыми, отдав, во имя святого Евангелия, для блага испанской короны причитающуюся ей пятую часть добычи».

Антоньо рассмеялся над импровизированной речью друга. А тот продолжил:

— Дон Иларио знает что делает. С ним не пропадешь. В крайнем случае он заплатит казне те жалкие проценты, но обвинить его в непослушании короне не сможет никто.

— Но мы же не подчинились в прямом смысле слова — не прибыли на Эспаньолу к губернатору Николасу Овандо, к которому у дона Иларио было письмо от королевы.

— Бедный Антоньо, — Кортес снисходительно посмотрел на друга. — Тебе нужна отговорка или ты боишься, что дон Иларио её не найдет, представ перед монаршими правителями? Вот тебе первая: мы попали в шторм и заблудились в море-океане, что стало счастливой случайностью открытия новых земель. Тебе нужно еще? Их можно набрать добрый десяток.

— Ты говоришь крамольные вещи, Раул.

— Перестань, Антоньо, а то мне становится тебя жалко…

На рассвете следующего дня два маленьких, но грозных отряда, возглавляемые Диегой де Араном из Эстремадуры, двинулись навстречу неизвестности. Провожать их вышли все оставшиеся в Бель-Прадо испанцы. Последнее «прощай» им скажет гарнизон на Рио-Рико, через который лежал их путь.