— Смотри, Коза, доиграешься. Забуришь как Леха. Курские-то почище монастырских будут.
Ванька презрительно циркнул слюной через зубы и ничего не ответил.
Ванька последнее время водился с нами редко, все больше бегал на Курскую, где жила отъявленная шпана. Не раз он приносил домой ворованные тряпки, а мать молча прятала, невольно поощряя его. Старшая сестра, Нинка, девка красивая и развязная, когда Ванька показал ей маленькие золотые сережки, спросила:
— Где взял?
— Нашел, — ответил Ванька.
— Сразу две? — засмеялась Нинка. Серьги у него взяла и, подмигнув, сказала, улыбаясь:
— Вот бы ты мне еще перстенек золотой нашел.
Нинке было шестнадцать лет, но полнота делала ее старше, ходила она в туфлях на высоких каблуках, и за ней ухаживали офицеры.
— Огольцы, гляди! — показал рукой Армен.
Алексеев метнул молот, побалансировал на одной ноге, проследив за полетом ядра, и опрометью бросился на другой конец поля. Он поднял ядро и долго ходил вокруг лунки, поглядывая на нас, потом вбил кол, сделав отметку броска, и пошел, сияющий, к исходной позиции ближней к нам стороной.
— Сколько, Юрик? — спросил Пахом.
— Пятьдесят два! — белозубо улыбаясь, ответил чемпион.
— Ну, ты даешь! — вежливо удивились мы.
У Алексеева рот растянулся до ушей. Он почистил ядро, не торопясь, надел рубашку и, усталый и довольный, пошел с поля.
— Так он скоро и Александра Шехтеля догонит, а Шехтель чемпион России, — сказал Самуил Ваткин.
— А это сколько? — поинтересовался Монгол.
— Больше пятидесяти четырех метров.
— Так Юрик его скоро и догонит, — порадовался Пахом.
— Может и догонит.
— Мне домой пора, — поднялся Ванька Коза.