Золото

- Не надо, мне тепло.

- Ты не спишь?

- Нет. Никак не могу уснуть, все думаю.

- О чем?

- Так, обо всем… О тебе вот тоже…

Они говорят шепотом, и это как-то сближает их. Осмелев, Николай делает попытку забраться в шалаш, но сам он так велик, что голова его раздвигает жерди, и вдруг все рушится. Откуда-то из-под путаницы ветвей и палок он слышит приглушенный, но очень задорный смех.

- Ну и медведь! Пригласи такого в гости!

Муся выкарабкивается из-под развалин шалаша, потирает руки, дует в них. Смущенный партизан продолжает сидеть на месте, не поднимая головы. Шалаш что, его можно быстро поправить! Жалко темноты, прошитой тонкими прядями лунного света, жалко сближающего шепота.

- Может, тебя ветками придавило? Может, помочь? - смеется Муся.

Она стоит под березой, живая, стройная, легкая, как это белое деревце, облитое лунным светом. Николаю сразу приходят на ум стихи лирического поэта, и, подчиняясь колдовскому обаянию голубоватой ночи, он говорит:

- Стой так, стой и слушай.

Её к земле сгибает ливень, Почти нагую, а она Рванётся, глянет молчаливо - И дождь уймётся у окна. И, в непроглядный зимний вечер В победу веря наперёд, Её буран берет за, плечи, За руки белые берет.

Николай все еще сидит среди развалин шалаша, полузакрытый его ветками. И читает он неважно, растягивает слова. Но в его голосе звучит что-то такое, что заставляет девушку замереть под деревом, что наполняет сердце ее теплом, взволнованной радостью.

- Ну, ну! - заторопила она, когда Николай остановился.

- А дальше я забыл.

Партизан с нарочитой неторопливостью поднимается на ноги, старательно отряхивает хвойный мусор. Муся нетерпеливо посматривает на него и требовательно говорит:

- Николай, врешь. Дальше!

- А дальше ни к чему. Ну, если ты хочешь…

Но, тонкую, ее ломая, Из силы выбьются… Она, Видать, характером прямая, Кому-то третьему верна…

- Всё?

- Всё.

- Это чьи стихи?