Он:
— Убирайся ко всем чертям, каналья!
Тут он как выхватит шпагу, и я опрометью — вон из дома, точно застигнутый тать, и — к себе на квартиру, которую едва нашел от страха и отчаяния.
Всю свою беду я выложил Циттеману в полнейшем отчаянии. Этот добрый человек постарался подбодрить меня:
—Терпение, сынок! Все образуется. А пока придется тебе помучиться. Сотни бравых ребят из хороших семей претерпевают то же самое. Ведь если бы, положим, Маркони мог и хотел держать тебя при себе, то непременно пристроил бы тебя в своем полку, как только вышел бы приказ «в поход шагом марш!» Однако навряд ли в нынешнее время он способен прокормить слугу, потому что просадил он на вербовке кучу денег, а рекрутов набрал всего ничего, как я понял из жалоб нашего полковника и майора. Не скоро дадут ему теперь заниматься этим промыслом.
Так утешал меня Циттеман, и пришлось мне волей-неволей довольствоваться этими утешениями за неимением лучших. И пришел я тогда к такой мысли: заваривают кашу большие люди, а расхлебывать ее приходится малым сим.
XLVI
НЕУЖЕЛИ Я И ВПРЯМЬ СОЛДАТ?
К вечеру фельдфебель принес мне мою хлебную порцию, а также положенное оружие и т.д. и поинтересовался, не образумился ли я.
— А почему бы и нет? — ответил за меня Циттеман. — Ведь он славный парень, каких мало.
Меня повели на воинский склад и подобрали мне там штаны, башмаки и штифелетты;[165] выдали шапку, галстук, чулки и т.д. Затем отправили меня и еще человек двадцать рекрут к господину полковнику Латорфу.
Нас привели в помещение, обширное, словно церковь, вынесли несколько дырявых знамен и приказали каждому из нас взяться за их бахрому. Какой-то адъютант или кто он там был, зачитал нам вслух целую уйму статей воинского устава и произнес еще несколько слов, которые большинство из нас пробормотало вслед за ним. Я же и рта не раскрыл — думал вместо этого о том, чего мне особенно хотелось, — что верую в Анхен. Потом он помахал знаменем над нашими головами и отпустил нас.
Я тотчас же отправился в кухмистерскую и заказал себе обед с кружкою пива. Это обошлось мне в два гроша. Значит, от прежних шести оставалось мне еще четыре. На них надо было прожить четыре дня, — а хватить их могло всего-то на два. Подсчитав это, я в ужасе пожаловался своим товарищам. Но один из них, Кран, ответил мне со смехом:
— Туго тебе придется! Но ничего, — у тебя ведь есть еще что продать. К примеру — твою лакейскую одежду, а то выходит, что у тебя две униформы. Все это следует превратить в серебро.[166] И вот еще что — молодые солдаты получают, бывает, доплату, надо только доложить о себе полковнику.
— О, нет, ни за что! В жизни своей больше туда не сунусь, — сказал я.
— Тьфу ты, пропасть! — ответил Кран. — Придется рано или поздно привыкнуть к грому и молнии. Ради приварка надо ой как приглядываться к тому, что в этом случае делают другие. Трое или четверо, а то и впятером сговариваются между собой, покупают полбы,[167] гороха, земляных груш[168] и т.п. и сами себе варят. По утрам — на три пфеннига сивухи да кус солдатского хлеба; на обед берут в кухмистерской супу еще на три пфеннига да опять краюшку хлеба; а на ужин — за пару пфеннигов «ковент», то есть монастырское слабое пивко, и все тот же хлеб.
— Но ведь это же, чтоб мне провалиться, собачья жизнь! — воскликнул я.
А он в ответ:
— Да уж! Иначе не выкрутишься. Это — солдатская наука, потому как требуется еще немало других вещей, как то: мел, пудра, сапожный приклад, масло, смазка, мыло и тысяча разных мелочей.
Я:
ebooksa