ПЕРВЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ СМЕРТИ ДЕДА
Мы опять наняли работницу. Отцу она понравилась, потому что была усердна. Мать же с бабушкой терпеть её не могли, подозревая, что она подлизывается к отцу и ему наушничает. К тому же она страдала часоткой и наградила ею всех нас. Словом, женщины не успокоились, пока ее не прогнали и не нашли другую. Им она подходила, зато отцу — нет, так как знала только домашнюю работу, а не сельскую. Теперь отец был убежден, что она помогает женщинам наводить тень на плетень. И пошли ежедневные ссоры. Женская половина держалась стойко; отец же настаивал на том, что в конце концов в доме он — хозяин. В общем, было похоже, что старый Иоггеле из Небиса[22] унес с собою в могилу изрядную долю семейного мира.
С досады отец по временам опять стал ходить на варку селитры, а для присмотра за хозяйством нанял в работники своего брата Н.,[23] сочтя, что уж кровный-то родич позаботится обо всем. Однако он обманулся. Продержав его всего лишь год, он как раз вовремя убедился, что права пословица, говорящая: «Не будет в работе ладу без хозяйского пригляду!»
Теперь отец опять был дома, управлял хозяйством, трудился до седьмого пота, сам пас скотину. Я состоял при нем в подручных, так что приходилось здорово вертеться. Работницу он рассчитал и нанял вместо нее мальчишку-козопаса, так как было куплено стадо коз, чтобы удобрять навозом побольше пастбищной и луговой земли.
Женщины между тем хотели утвердить свое первенство в доме, с чем отец примириться не мог. И опять начались свары. Кончилось тем, что однажды, распалясь гневом, отец швырнул в бабушку горшком с овсяным киселем, она от нас ушла и переселилась обратно к своим друзьям в Небис. Дело дошло до местного суда. Отцу было велено выдавать бабушке шесть баценов[24] еженедельно да немного коровьего масла в придачу.
Бабушка была маленькой сгорбленной старушкой. Меня она искренне любила, считая как бы за родное дитя. Но, правду сказать, была она немного с причудами, семь пятниц на неделе. Без устали ходила она к тем, кого мы звали смиренниками,[25] однако никто из них не был ей по нраву. Каждый год я носил ей парного мяса и оставался у нее на пару дней. Хорошо мне там жилось: вкусного было вволю; а все ее благие наставления в одно мое ухо входили, в другое выходили. Хвалиться тут, конечно, нечем, но ведь у мальчишек, прости Господи, всегда так!
Потом она ослепла, прожила еще несколько лет и умерла от горячки в глубокой старости, в <17>50-м, 51-м или 52-м году.[26] Она завещала мне книжку — «Истинное христианство» Арндта.[27] Несомненно, была она богобоязненной женщиной, и в Шаматтене очень ее уважали. Тамошние жители и посейчас особенно милы мне в память о ней. И я уверен, что от нее унаследовал я толику счастья, ибо родительское благословение почиет на детях и на детях детей.
XI
РАЗНЫЕ РАЗНОСТИ
Семейство наше все росло. Каждые два года исправно появлялось очередное дитя. Под столом гуляют, а работать некому. Приходилось нанимать уйму поденщиков. Отцу никогда по-настоящему не везло со скотом; все время случалась какая-нибудь напасть. Он считал, что этому виной во многом были нездоровые травы на нашем пастбище. Что ни год, долг превышал доходы. Мы корчевали много леса, чтобы расширить луговины да и заработать деньги на дровах. Но несмотря на это, все глубже влезали в долги, и приходилось жить из кулька в рогожку.
Зимой мы — я и самые старшие из тех детей, кто подрос вслед за мною, — ходили в школу; но она работала в Кринау только десять недель,[28] да и из них часть пропадала для нас из-за глубоких снегов. Притом же я был нужен дома для разных дел. Надо было нам начинать по зимам что-нибудь зарабатывать. Батюшка перепробовал всякого рода пряденье: прял лен, пеньку, шелк-сырец, шерсть, хлопок. Обучал он нас и хлопок вычесывать, и чулки вязать и прочему. Однако это приносило мало дохода.
Стол наш все более беднел, зачастую оставалось одно молоко; приходилось жаться да стараться, только бы сэкономить. Почти до самых своих шестнадцати лет я редко ходил в церковь, а если это было летом, то шествовал туда босиком в своем тиковом кафтанишке.[29] По весне отцу приходилось делать большие концы со скотиною за сеном и платить за него втридорога.
XII
МАЛЬЧИШЕЧЬИ ГОДЫ
Но все это нисколько меня не печалило. Я об этом знать ничего не знал и был вообще самым легкомысленным мальчишкой на свете. Трижды на дню вспомню о еде — и дело с концом. Стоило только отцу избавить меня от нудной или трудной работы, или же едва я от нее сбегу хоть на часок — мне и ладно.
Летом я бегал по луговине и вдоль ручьев, рвал травы и цветы и делал букеты с веник величиной; шнырял по кустам за птицами, лазал по деревьям, отыскивая гнезда. Или набирал целые кучи ракушек и красивых каменьев. Когда устану, — усядусь на солнышке и ну вырезывать сперва колышки, потом птичек и даже коров. Коровы получали у меня клички, я отгораживал для них пастбище, строил им сарайчики и кормил их; потом продавал то одну, то другую и вырезал еще более красивых. А то, бывало, сооружу печь с очагом и варю отличную кашу из песка и глины.
Зимою я возился в снегу и катался с крутизны то на черепке от разбитой миски, а то и на собственном заду. Так и резвился я в зависимости от времени года, пока не позовет меня отец, свистнув сквозь пальцы, или пока сам я не пойму, что уже все сроки прошли.
Приятелей у меня все еще не было. Правда, в школе я завел знакомство с одним мальчиком, и он часто прибегал ко мне, предлагая за деньги всякие штучки, так как знал, что время от времени мне давали полбацена[30] на мои расходы. Однажды он продал мне птичье гнездо, устроенное в мышиной норе. Я заглядывал туда ежедневно. Но в один прекрасный день птенцы улетели. Это расстроило меня больше, чем если бы украли у отца всех коров.
А как-то раз, в воскресенье, он притащил пороха — этого адского зелья я раньше в глаза не видывал, — и научил меня, как делать шутихи.[31] Однажды вечером мне пришла в голову мысль: не попробовать ли пострелять? Для этой цели я раздобыл кусок старой железной трубки, что употребляют для проведения струи из родника, один ее конец я залепил глиной и из глины же сделал «полку», на которую высыпал порох и положил тлеющий фитиль. Поскольку ничего не произошло, я дунул... Бабах! Пламя и глина — мне в лицо. Дело было за домом, и я сообразил, конечно, что натворил что-то неладное. Услыхав хлопок, прибежала из дома матушка. Я был изрядно-таки поранен. Она запричитала и потащила меня в комнату. Отец, находившийся в это время выше по горе, на выпасе, заметил вспышку, так как была уже почти ночь. Вернувшись домой, найдя меня в постели и узнав, в чем дело, он сильно рассердился. Но его гнев сразу же остыл, как только отец увидал мою обожженную физиономию.
Мне было очень больно. Однако я старался скрывать это, опасаясь получить еще и трепку и сознавая, что я ее заслужил. Все же отец решил, видно, что с меня хватит. Две недели не видел я ни зги; все ресницы сгорели. Очень опасались за мое лицо. Но мало-помалу, день ото дня мне становилось лучше. И едва только я совсем поправился, отец поступил со мною так же, как фараон с израильтянами,[32] а именно заставил меня крепко трудиться, полагая, что это самый верный способ отучить меня от проказ. Он был прав. Но тогда я не мог этого понять и считал его тираном, когда ни свет ни заря он отрывал меня от сна и задавал работу. Мне же казалось, что все это ни к чему, — ведь коровы сами собой молоко дают.
ebooksa