«Я хорошо сознаю, что, увидев прелести своей возлюбленной “госпожи Персии”, вы забыли весь мир со всем сущим, не говоря уже о нас. Слава богу, несколько дней назад пришла, наконец, из Тебриза телеграфом весть о том, что вы прибыли туда. Узнав эту новость, все ваши друзья возликовали, а родительнице вашей она даровала новую жизнь. Два дня она не осушала радостных слез, без конца целовала телеграмму и прикладывала ее к глазам.
«Телеграмма счастливым случаем пришла так быстро, что это стало предметом всеобщего изумления и удивления. Можно было подумать, что вы почувствовали всю силу печали ваших друзей и вашей матери и прибыли самолично за три часа и тридцать четыре минуты, чтоб рассказать нам о себе и своем путешествии.
«Поистине, да будет превознесен поэт Мирза Рази,[221] сказавший о гонце, что летит быстрее молнии:
«У нас нет ничего нового. Все друзья находятся в здравии, и у всех с языка не сходит ваше имя. Некоторые говорят: “Как жаль, что нам не пришлось побывать в Иране вместе с Ибрахимом! То-то интересно было бы посмотреть, как он выходит из себя, глядя на тамошнюю жизнь, как сыплет страшными проклятиями и попрекает каждого встречного в неверии, безнравственности и отсутствии патриотизма”. При этом они посмеиваются.
«Да хранит вас аллах, возвращайтесь скорее — сами увидетесь с ними! Если хотите выйти из положения, то предупреждайте их слова, говорите наперед их то, что они хотели бы сказать, и посмеивайтесь вместе с ними. Иначе ваше дело плохо, уж они отыщут все средства, чтобы насмеяться над вами и позлить вас.
«Печальным событием, которое случилось уже после вашего отъезда, была для нас всех кончина хаджи Али Бабаи Салмаси — да успокоит господь его душу! Все друзья его — и здесь на родине, и те, что были на чужбине, — очень горевали по поводу его смерти. Сразу после завершения траурной церемонии прибыли чиновники из иранского консульства и конфисковали его поместья и все имущество. Всего после него осталось тридцать четыре тысячи лир наличными и недвижимым имуществом, хотя некоторые лица утверждали, что богатства умершего были еще больше. То, что причиталось на долю некоего Али Риза Сагира и Мухаммада Али Мухтал аш-Шуура, передали в банк с обязательством выплачивать Али Риза на нужды его школы двадцать пять лир ежемесячно, а Мухаммаду Али — восемь лир. Доля более крупных наследников тоже ушла в руки этих чиновников.
«Целую неделю чиновники консульства делили имущество умершего. Консульство прибрало к рукам всего лишь пять с половиной лир, и то в качестве консульского сбора или “платы за присуждение”, взяв их из доли более крупных наследников. Из доли же мелких наследников не взяли ни динара.
«Таково было одно событие, но случилось и другое, на редкость странное. Один из ваших друзей, владевший магазином в Суэцком порту, выехал по торговым делам в Судан. Мне помнится, это случилось, когда вы еще были в Каире. Через некоторое время вдруг распространился слух о его смерти. Тогда некий хан, иранский консул, послал из Каира в Суэц своего человека. Магазин этого купца опечатали, служащих прогнали, а все деньги и товары забрали. Не знаю уж, каким путем несчастный владелец магазина узнал в Судане об этом происшествии. Лишь через полтора месяца смог он сам приехать в Суэц и увидел, что магазин его опечатан. Он вернулся в Каир и сколько там ни взывал: “Я жив, верните мне мой магазин, отдайте имущество!”, ничто не помогло, а господин консул всячески увиливал от ответа. Несчастный был вынужден прибегнуть к защите властей, но и тогда на него не обратили никакого внимания. Вот какой скандал! Вчера ага Мирза Аббас и хаджи Халил ага пошутили над ним: “Эх, раб божий, в консульстве уже подтверждено, что ты мертв. Теперь тебе надо снова съездить в Судан и привезти оттуда достоверное свидетельство, что ты жив. Вот тогда дело твое примут к расследованию!”. Бедняга от этих слов словно обезумел, мечется туда и сюда и все надеется что-нибудь выхлопотать. Каирские горожане говорят: “Жаль, нет Ибрахим-бека: он или уж прозрел бы наконец, или снова начал бы упрекать нас в отсутствии патриотизма и чувства чести...”».
Вижу, у Ибрахим-бека задрожали руки. Он изменился в лице, пришел в полное смятение духа, тут же разорвал письмо в мелкие клочки и, швырнув их на пол, воскликнул:
— Сам не знаю, что за проклятье я ношу на себе! Неприятности так и преследуют меня! Можно подумать, что все эти известия специально собрали, чтобы прижечь каленым железом мое сердце. И не ведают того, что мое бедное сердце и без того просто кровоточащий кусок мяса. О жестокий человек! Будто специально для встречи со мной он приготовил мне этот гостинец! Клянусь творцом, после всего этого я скорее соглашусь, чтобы иранский консул разграбил все мое имущество и самого меня подверг любым напастям, лишь бы после моей смерти не врывались в мой дом для раздела имущества эти бритые христиане, одетые в шляпы, подобные мискам. Несведущие люди полагают, будто в России нет произвола и чиновники там не берут взяток. Клянусь богом, дать им волю, так они, подобно теленку Хаджи Насреддина, будут резвиться, пожалуй, попрытче иранских чиновников! Но вся беда в том, что у нас загрязнен сам источник. Если уж какого-нибудь русского чиновника поймают на взятках, то ему не отвертеться, там сразу доберутся до сути дела и даже обращение к заступничеству царской фамилии не поможет. Что вынесет суд возмездием за его проступок, то и будет исполнено — на этом стоит правосудие. Если уж дело дошло до суда, то, согласно действующим законам, все будет доведено до конца так, как говорили великие люди: «Разумная жестокость — основа справедливости». А в нашем несчастном Иране ежели кто-нибудь растратит сто тысяч туманов государственных средств или же позарится на чужое добро, то хоть и обнаружится растрата или хищение, он всегда сможет выйти сухим из воды. Даст взятку в двадцать тысяч туманов тому, кто расследует дело, а остальное преспокойно заберет себе.
Я давно знал силу патриотических чувств Ибрахим-бека, и все же полагал, что после путешествия, во время которого он вдоволь насмотрелся на всякие мерзости, огонь его патриотизма несколько поугас. Однако теперь, узнав о его приключениях и выслушав подробный рассказ, я увидел, что ошибался. Его любовь к родине только возросла. Тогда я решил про себя, что эти его чувства не случайные и не наносные, а присущи ему от природы, «вошли с него с молоком матери и отлетят вместе с душой».
Поистине, его непрестанные тяжкие вздохи как огнем опалили мое сердце. Я дал волю своему порыву, вне себя вскочил с места, плача, заключил его в объятия и, расцеловав его лицо, воскликнул:
— Благословен будь тот отец, что вырастил тебя, благословенна будь та мать, что родила тебя! Действительно, ты правильно понял и выразил мысль: загрязнен самый источник. Не все мусульманские правители — тираны и не все правители-иноверцы — праведники. У нас здесь тоже есть консул-армянин, так он в тысячу раз более жесток и коварен, чем его мусульманские предшественники. Не знаю, каким образом он попал в консульство, но он творит там такие дела, что это не поддается никакому описанию. Уже давно бразды правления людьми всех сословий вручены этому тирану. Он безраздельно распоряжается жизнью и имуществом людей и настолько обнаглел, нападая на бедных и лишая чести богатых, что все как один благословляют в молитвах прежних консулов. Один из моих друзей рассказывал следующее: «Несколько дней тому назад я шел по какому-то делу в консульство и увидел там двух простолюдинов. Один из них, истец, подал на другого жалобу с требованием уплаты долга. Должник заявил: “У меня нет денег, чтобы выплатить этот долг”. Тогда истец закричал: “Хан, да буду я твоей жертвой, ты спроси у этого бессовестного, у меня армянские даровые деньги, что ли?!”. Все присутствующие рассмеялись, и хотя хан сам чуть-чуть усмехнулся этим словам, я заметил, что он изменился в лице. И что удивительно: этот самый консул-армянин считает, будто в его официальные обязанности входит рассмотрение исков, связанных с браками и разводами! Невозможно, пожалуй, найти более явное доказательство испорченности всей системы.
Всякому, кто насилием вымогает деньги у подчиненных и отдает их как взятку вышестоящим чиновникам, делается доступным получение любой должности. И чем больше взятка, которую он дает, тем он становится ближе к правящим кругам, так что и «христианин сможет стать мусульманским судьей».
— Дорогой ага, почему вы изволите говорить, что загрязнен сам источник? — вмешался тут в разговор Юсиф Аму. — Ведь зловредный человек, какой нации он ни будь, все равно остается зловредным, и наоборот. Да благословит господь Мирзу Ахмад-хана, генерального консула в Каире — он ведь тоже пил воду из того же источника, т. е. являлся одним из иранских чиновников, а вот был же для иранских подданных в Египте и для всех своих подчиненных отцом родным. Пока он стоял у власти, иранцы пользовались уважением. А те, которые из-за притеснений, чинимых прежними консулами, вышли из иранского подданства, мучались сожалением и раскаянием. Ни один крестьянин не потерпел обид от покойного и его подчиненных. Бедняга постоянно был в долгу, а все деньги, которые попадали к нему в руки, жертвовал сеидам и дервишам. Помнится, однажды ночью он написал расписку и послал ее покойному хаджи Абавибеку, прося его срочно одолжить пятьдесят лир. Хаджи знал о его щедрости, и поэтому, дав мне поручение отнести эти деньги, просил посмотреть, что он будет с ними делать глубокой ночью. Я принес деньги и увидел, что в кабинете консула сидят три сеида. Я спросил управляющего финансами, зачем понадобились деньги среди ночи. Он ответил: «Да вот, для этих сеидов! Хан им пообещал дать денег, как только у них появится нужда». Не успел я и опомниться, как хан подозвал сеидов к себе и разделил между ними все деньги. После его смерти в Каире сменилось еще несколько консулов и, наконец, дошел черед до хаджи Мирзы Наджафали-хана: вместо стеариновой свечи, как говорят, зажглась керосиновая лампа. Он попрал все основы добрых дел и благородства, которые с таким рвением заложил для своего народа в Египте покойный консул, и учинил такой произвол, что люди с благословениями поминали эпоху Чингиза. По жестокости он на целые фарсанги обогнал своего предшественника Хасан-хана Хойского — да ниспошлет господь мучения его душе до самого дня воскресения! Из этого, по-моему, ясно, что только прирожденное злодейство толкает человека на жестокости, а самый источник здесь не причем.
В этот момент слуга доложил, что ужин подан.
Ибрахим-бек спросил:
— Вы всегда так рано ужинаете или только сегодня ради меня меняете свой распорядок?
— Дорогой брат, — отвечал я, — сегодня я вообще насытился, прочтя ваш дневник, но, увы, я даже забыл из-за этого прочесть намаз.
Мы оба улыбнулись этому. И действительно, я совершенно забыл о намазе.
ebooksa