— Во время последнего путешествия его величества шаха в Европу парижские газеты открыто писали, — рассказал карабашец, — что французская нация не может непрерывно оплачивать путевые расходы своих дорогих гостей, ибо им ведомо, что иранские министры чрезвычайно склонны время от времени наезжать в Европу, в погоне за всевозможными удовольствиями и наслаждениями, которые доставляет таковое путешествие. Мы, мол, не давали обета, что будем снабжать их средствами на их бесполезное расточительство и легкомысленное мотовство. Дошло до того, что месье Карно,[138] тамошний президент республики, был вынужден выложить из своего кармана девяносто тысяч франков. Весть об этом событии, распространившись по всему миру, стала позорным памятником Ирану, и этот памятник сохранится до самого дня воскресения. Да и для самого Ирана также эти непрерывные путешествия не приносят иного результата, кроме бесцельной траты сотен тысяч туманов. Путешествовать надобно так, как это делал Петр Великий. Благодаря его исполненным пользы путешествиям русский народ из восемнадцатимиллионного превратился в огромную нацию, насчитывающую сто восемнадцать миллионов <...>.
В этом месте я, прервав речь карабашца, предложил:
— Может быть, нам лучше пойти осмотреть пятничную мечеть покойного Мирзы Мухаммад Хусайн-хана Мушир ад-Дауле — это ведь одно из крупнейших новых сооружений.
Эта мечеть, так же как и великолепное медресе рядом с ней, построена по тому же плану, что и одна из самых замечательных мечетей Стамбула. Строилась она по приказу Мушир ад-Дауле, бывшего иранского посланника в Стамбуле, который был одно время премьер-министром Ирана, — Да помилует его господь! Я слышал, что он купил три больших, богатых селения и приписал их в вакф за этой мечетью и медресе.[139] Чтобы закрепить права мечети, был составлен солидный договор по всем правилам, как и подобает такому предусмотрительному человеку. Но, увы, жизни сего великого и ревностного человека не хватило, чтобы довести до конца постройку этого богоугодного сооружения, а также осуществить другие полезные начинания. Так все и осталось незавершенным.
И вот теперь, к величайшему моему огорчению, я узнал, что того договора нет и в помине, так же как нет и следа вакуфного имущества, приписанного к мечети. От несчастья бесхозяйственности многие части этого святого здания, еще не будучи законченными, уже разрушаются.
Мы немного побродили вокруг здания, потом я предложил своим спутникам:
— Присядем, и пусть каждый из нас прочтет одну суру из достохвального Корана в память основателя этой мечети. Поистине он был прекрасный человек и великий деятель! Об этом свидетельствует чудесное здание посольства Ирана, выстроенное в Стамбуле, и оно действительно олицетворяет величие иранского народа и иранского государства в большой столице. Не возведи покойный это величественное здание, послы Ирана в Стамбуле по сей день были бы бездомными бродягами. Остается лишь горько сожалеть, что кончина его помешала стране и народу полностью насладиться деяниями столь ревностного и энергичного человека.
После этих слов я обратился к сеиду:
— В Стамбуле, насколько мне известно, было два иранца, имена которых долгие годы не изгладятся из памяти их соотечественников. Одного из них поминают всегда с благословениями, другого — с проклятиями. Я ни разу не слышал, чтобы иранец, проживающий в Стамбуле, при упоминании имени Мирзы Хусайн-хана Мушир ад-Дауле не помолился бы с благоговением о его душе, так же как не видел ни одного, кто при упоминании имени Мирзы Наджафа Али-хана не послал бы ему проклятия. Теперь оба мертвы, но добрая слава или бесчестие остаются навечно — «... возьмите это в назидание себе, одаренные зоркостью ума».[140]
— Покойного Мирзу Хусайн-хана Мушир ад-Дауле я знаю, — заметил сеид, — но кто такой Наджаф Али-хан? Я о нем не слышал.
Я сказал:
— В то время, когда посланником Ирана в Стамбуле был шейх Мухсен- хан, этот человек находился там в должности генерального консула, а затем его послали в Каир и Багдад. Это был самый злобный человек своего времени. Введенные им в Стамбуле постановления до сих пор еще разоряют несчастных иранцев. Язык немеет в описании того позора, который навлекли и продолжают навлекать на иранское государство и народ его жестокие постановления. Да проклянет его господь!
Итак, прочтя фатиху, мы почтили память дорогого усопшего Хусайн-хана и повернули обратно.
Мешеди Хасан спросил у меня, куда мы теперь направимся, на что я ответил, что нужно повернуть наш караван в сторону медресе Дар ал-Фунуна.
Он сказал:
— Повинуюсь. И не стану возражать, если вы признаете меня главой каравана.
— Я с удовольствием превратился бы в верблюда, но не знаю, согласится ли господин водить меня.
Мы немного пошутили в таком роде и, смеясь, двинулись дальше. Когда мы подошли к медресе, я сказал стоявшему возле дверей фаррашу:
— Дорогой господин, мы — иностранцы и, путешествуя, прибыли в этот город. Можно ли нам осмотреть медресе?
Фарраш ответил, что это не возбраняется, но сегодня пятница — свободный день и никого нет.
ebooksa