И в наслаждениях безбрежных
Такой восторг объял его,
Что о подобном ничего
Не говорили, не писали[167].
Прелюбодеяние в этом романе едва ли составляет проблему — гораздо более важной оказывается готовность героя рисковать своей жизнью и даже пожертвовать ею ради возлюбленной. Ланселот уподобляется Христу, когда в погоне за похищенной Гвиневрой пересекает мост, острый и узкий, как меч: перебираясь по нему, герой ранит руки и ноги — намек на раны Христа и стигматы, чудесным образом обретенные св. Франциском примерно в то время, когда был написан роман. По утверждению Кретьена, любовь-одержимость Ланселота делает его объектом как почитания, так и — по иронии — порицания: куртуазная любовь приводит героя к подвигам послушания и служения, которые любой настоящий рыцарь счел бы бесчестными.
Таким образом, даже когда поэты и романисты на разные лады воспевали чудеса куртуазной любви, они оставляли возможность для критики, и многие авторы приняли этот вызов — порой критика куртуазной любви звучала тяжеловесно в трактатах и церковных декларациях, а порой легко в пародийных произведениях. Как ни странно, один и тот же патрон мог покровительствовать как литературе о куртуазной любви, так и нападкам на нее. Обратимся к написанному на латыни трактату «О науке куртуазной любви» Андрея Капеллана[168], служившего при дворе все той же графини Марии Шампанской, что покровительствовала Кретьену. В отличие от последнего, Андрей не был сочинителем любовных романов. Цель его труда вызывает ожесточенные споры, но вряд ли можно утверждать, что она шла на пользу куртуазной любви. Разделив эту тему на две части — за и против, Андрей превращает идею любви в соревнование. В первой части трактата он представляет не соблазнительные речи, а строгие аргументы, которые должны использовать мужчины, общаясь с женщинами любого происхождения, чтобы втянуть их во внебрачные любовные отношения. В случае каждого из аргументов предлагается в целом отрицательный или уклончивый ответ, который следует использовать женщине. Во второй части Андрей решительно отвергает идею прелюбодейной любви, объявляя ее аморальной, неблагоразумной и опрометчиво расточаемой на самых отвратительных из всех возможных существ — женщин. Если ваш сексуальный зуд слишком силен, хорошо, найдите себе жену, но не воображайте, что в этом замешана любовь! Ибо единственная благая любовь — это любовь к Богу. Несмотря на то что сочинение Андрея маскировалось под трактат о любви, оно представляло собой речь замшелого зануды, направленную против всякой иной любви, кроме религиозной. Это было возвращение к эпохе, когда церковники наподобие Гуго Сен-Викторского восхваляли в супружестве святую любовь (см. главу 3).
Ритуализация одержимости
В сочинении Андрея Капеллана любовь-одержимость превратилась в нечто вроде «стиля», способа ухаживать за дамой и добиться от нее ответа так, чтобы при этом никто ничего по-настоящему не чувствовал. В подобном понимании любовь-одержимость оказывается игрой, и действительно, представление о любви как о битве понарошку, ведущейся между мужчинами и женщинами, в те времена было широко распространено. Их иллюстрациями выступали изображения Замка Любви (см.
Еще одной разновидностью игры служили Суды Любви, в которых председательствовали дамы: у Андрея Капеллана первой среди судей оказывается графиня Мария Шампанская. Разумеется, если бы такие суды существовали на самом деле, они бы не обладали юридической силой, однако, как утверждает Андрей, они выносили безапелляционные решения, лишая куртуазную любовь спонтанности, ограничивая ее правилами и ритуализируя каждый ее жест. Так куртуазная любовь подражала тогдашнему церковному праву, которое дотошно регулировало вопросы брака, и даже превосходила его. Вот один из примеров судебных решений, демонстрирующий их сходство со стилем свода законов: «Женщина грешит против природы самой любви, не позволяя своему любовнику заключить ее в объятия… если у нее не имеется явных доказательств того, что он был ей неверен». Если же два совершенно равных кавалера предлагают свою любовь примерно в одно и то же время, то «в таком случае следует отдать предпочтение мужчине, который просит первым, но если их предложения поступят одновременно, то будет вполне справедливо предоставить выбор женщине». И наконец, «любая женщина, желающая заслужить похвалу этого мира, должна предаваться любви [с возлюбленным]».
В дополнение к судебным решениям, как будто их было недостаточно, Андрей приводит список установленных Королем Любви правил из 31 пункта, среди которых присутствовали следующие:
1. Брак не является достаточным основанием для того, чтобы не любить [кого-то другого]…
16. Когда влюбленный внезапно замечает свою возлюбленную, его сердце учащенно бьется…
26. Любовь ни в чем не может отказать другой любви…
27. Влюбленный никогда не может насытиться утехами со своей возлюбленной…
30. Истинный влюбленный постоянно и непрерывно одержим мыслью о своей возлюбленной…
31. Ничто не воспрещает одной женщине быть любимой двумя мужчинами или одному мужчине двумя женщинами.
Стиснутая правилами, осуждаемая в обличительных речах, наделенная сентиментальными мотивами в «день Святого Валентина, когда пернатые вступают в брак»[169], непреодолимая страсть куртуазной любви была укрощена в самих своих истоках. Конечно же, такая любовь всегда находилась под контролем — куртуазная любовь по определению была чувством, очищенным дисциплиной, служением и добродетелями, которых требовали от мужчин дамы. Но к XIV веку — даже при том что куртуазная любовь никогда полностью не теряла своей привлекательности как подлинный способ выражения эмоций — она стала прежде всего просто признаком хороших манер придворного.
Для примера обратимся к «Декамерону» Джованни Боккаччо, где изображена одна благовоспитанная компания во время чумы во Флоренции. Десять молодых людей, все как один благородные, ученые, вежливые и остроумные, покидают город на десять дней, уединяясь в сельской местности. Под «председательством» Пампинеи, одной из юных дам, они по очереди рассказывают истории: некоторые из них похабные, другие — нежные, во многих критикуется духовенство, но каждая новелла непременно забавна. Участники собрания вместе поют песни о любви и танцуют, а затем удаляются в свои комнаты. Несмотря на то что кое-кто из них влюблен, они остаются «разделенными» по образу и подобию безнадежной любви Петрарки к Лауре.
Двор, возникший в фантазии Боккаччо, просуществовал всего десять дней. Зато Бальдассаре Кастильоне (ум. в 1529 году) в своей книге «Придворный» задался целью описать настоящий двор герцога и герцогини Урбинских[170]. Он восхвалял людей, искусных «в турнирах, в состязаниях, в скачках, в умении владеть любым оружием, равно как и в праздничных развлечениях, в играх, в музыке, словом, во всех занятиях, приличных для благородных рыцарей». Все это устраивалось ради развлечения герцога, а настоящие войны в XV–XVI веках вели уже не рыцари, а наемники с ружьями и пушками. Атмосфера при дворе герцога была напряженной, но, по словам Кастильоне, его супруга умела сглаживать острые углы: «В душе каждого рождалась величайшая радость всякий раз, когда мы собирались перед очами синьоры герцогини. Казалось, эта радость была цепью… соединявшей всех любовью». Мужчины при дворе, утверждал автор, были как братья. Им разрешалось свободно общаться с дамами, однако эротическое влечение отсутствовало. В играх и забавах компании, состоявшей из представителей двора обоих полов, в присутствии герцогини было много «смеха и шуток», но прежде всего они разыгрывались «с грациозным и степенным достоинством».
В XVII — начале XIX века в Италии, Франции, Великобритании и Германии наблюдался расцвет салонов. Возглавляемые богатыми и образованными женщинами (
ebooksa