Чудовище во мне

– Не думаю, что бы это шляпа была просто очередным коллекционным экспонатом. Она расшита настоящими бриллиантами.

– Что? – ахает Эмили. Ее глаза становятся похожи на два голубых блюдца.

Она задумчиво отводит взгляд в сторону. Выглядит взволнованной и даже возбужденной.

– Боже, я должна была догадаться! – отвечает она, начиная безудержно смеяться.

Первая мысль – у нее истерика. Но я не вижу других сопутствующих признаков: ни судорог, ни тремора в пальцах. Эмили Стивенс, определенно, контролирует свои эмоции. И она отчего-то смеется.

– Так вот кто это сделал! Вот кто обвел тебя вокруг пальца! – сквозь смех говорит Эмили, и лицо ее сияет от любви и восхищения. – Пол, мой Пол! Боже… Пол…

И все-таки она начинает рыдать.

***

Мне не удается успокоить Эмили без привлечения медперсонала, а потому, когда в палату слетается стая врачей и медсестер, я начинаю уверенно пятиться к двери. Помочь ей я ничем не могу, а отвечать на вопросы обеспокоенных врачей не входит в мои планы. Единственное, что мне остается, – это просто тихо удалиться. И я ухожу, чувствуя, как губы мои растягиваются в улыбке, когда я прикладываю телефон к уху и слышу фирменное:

– Мерида, я начинаю привыкать к твоим звонкам!

Глава 16

Мама, детство которой прошло в Техасе, тяжело приспосабливалась к переменчивому климату Нью-Йорка, и если за двадцать лет она смогла смириться с влажностью и даже полюбить зиму, то вот осень всегда навевала на нее грусть и тоску. А потому утром в пятницу, когда она, несмотря на серость и стопроцентный прогноз грозы после обеда, все же подтвердила нашу встречу, я немного напряглась, и, если бы не стук в дверь, предупреждающий появление очередного пациента, вероятно, не просидела бы остаток дня в неведении, пытаясь угадать причину такой настойчивости. Ведь совершенно очевидно, что тема моей личной жизни и нежелания заводить семью вполне могла подождать еще какое-то время. Продолжая прокручивать в голове все возможные варианты, я выхожу из метро и распахиваю над головой большой черный зонт. Яркие вспышки электронных билбордов, которыми буквально увешан район Таймс-сквер, отбрасывают на мокрый асфальт разноцветные блики. Сейчас я наступила на что-то синее, но впереди меня ждет яркая красная полоса света. Капли дождя ритмично барабанят по натянутой ткани, пока я уверенным шагом прокладываю себе путь к цели. До ресторана останется всего несколько шагов, когда сквозь шум дождя я отчетливо слышу свое имя.

– Джен!

Мгновенно врастаю ногами в бетон, нарушая слаженный ритм движения на тротуаре. Меня обходит молодая пара, женщина с ребенком, мужчина, еще один. Взгляд блуждает от одного лица к другому.

Мне не могло показаться. Я слышала свое имя. Я узнала его голос.

За спиной раздается гудок клаксона, я вздрагиваю, резко оборачиваясь. Высокий широкоплечий мужчина в насквозь мокрой куртке только что благополучно перебежал дорогу в неположенном месте. Он уверенным шагом движется ко мне, а я чувствую, как злость и обида обжигающим клубком подкатывают к самому горлу.

Люди встречаются, влюбляются, расстаются и больше не видятся никогда. Нью-Йорк, в котором проживает более восьми миллионов людей, – город, который отлично подходит для реализации такого сценария. А потому, когда Ник съехал с нашей квартиры, мы расставались с ним навсегда. С того дня прошло больше четырех лет, за которые мы встретились с ним только дважды: когда он приехал забрать коробку с мелочевкой, которую я собрала для него, и оставить свой комплект ключей, а второй раз, когда Джессика обманом заманила меня на вечеринку к Синди Вуд. И вот теперь только за последние две недели я вижу его уже во второй раз. Это не может быть простым совпадением.

– Какого черта ты здесь делаешь? Это снова какая-то нелепая подстава? – возмущаюсь я, когда он походит настолько близко, чтобы встать под купол моего зонта.

– Нет, я зашел купить что-нибудь сладкое, – Ник виновато улыбается, показывая бумажную коробку, которую укрывал от дождя под курткой. Мокрый капюшон липнет к голове, и капли воды катятся по лицу. – А ты снова на ужин со своим копом?

– Тебя это не касается.