Чужой слесарь расчувствовался. Со слезами на глазах затянул: «Завтра ухожу отсюда».
Вообще-то они собрались домой, но, когда проходили мимо «Лебедя», подмастерье настоял зайти еще и туда. На пороге Ханс высвободился.
– Мне надо домой.
– Да ты ж один шагу не сделаешь, – рассмеялся подмастерье.
– Сделаю. Мне… надо… домой.
– Ну так тяпни на дорожку шнапсу, малыш! Он тебя поставит на ноги и желудок в порядок приведет. Вот увидишь.
Ханс почувствовал в руке стопку. Бо́льшую часть содержимого он расплескал, но остаток выпил, почувствовал, как обожгло горло, и вздрогнул от сильнейшего отвращения. В одиночку он проковылял вниз по ступенькам крыльца и, сам не зная как, вышел за деревню. Дома, заборы и сады, перекошенные и перепутанные, кружились перед глазами.
Под одной из яблонь он лег на влажную траву. Но заснуть не мог, множество отвратительных ощущений, мучительных страхов и обрывочных мыслей не давали покоя. Он чувствовал себя грязным и оскверненным. Как он явится домой? Что скажет отцу? И что будет с ним завтра? От уныния и ощущения собственной жалкой ничтожности ему казалось, что теперь понадобится целая вечность, чтобы отдохнуть, выспаться, совладать со стыдом. Голова и глаза болели, не было даже сил встать и продолжить путь.
Как вдруг, словно запоздалая, мимолетная волна, вернулся порыв прежней веселости; он состроил гримасу и тихонько пропел:
А едва допел, как внутри кольнула боль, и на него нахлынул мутный поток неясных образов и воспоминаний, стыда и самоукоров.
Он громко застонал и, рыдая, уткнулся в траву.
Часом позже, уже в глубоких сумерках, он встал и неуверенно, с трудом побрел под гору.
Господин Гибенрат не на шутку разгневался, когда сын не пришел к ужину. Пробило девять, Ханс все еще не явился, и он достал давно лежавшую без дела, крепкую бамбуковую трость. Парень, видно, возомнил, что уже перерос отцовскую палку? Пускай пеняет на себя, как вернется!
В десять он запер входную дверь. Что ж, коли сыночку угодно шастать по ночам, пускай знает, к чему это ведет.
Однако ж папенька не спал, с каждым часом все пуще гневаясь, дожидался, что рука сына возьмется за дверную ручку и робко потянет звонок. Он воочию видел эту сцену: гуляка получит по заслугам! Небось пьяным заявится, бездельник, ну да ничего, мигом протрезвеет, поганец этакий, безобразник паршивый! Коли понадобится, так все кости ему пересчитаю.
В конце концов сон одолел его и смирил гнев.
А в это время Ханс, которому грозили все эти кары, уже холодный, тихий, медленно плыл вниз по темной реке. Отвращение, стыд и беды оставили его, на несомое волнами темное, худенькое тело смотрела холодная, сизая осенняя ночь, черная вода играла его руками, волосами и побелевшими губами. Никто его не видел, разве что спозаранку вышедшая на охоту пугливая выдра, которая лукаво глянула на него и беззвучно скользнула мимо. И как он угодил в воду, никто не знал. Быть может, заплутал и поскользнулся на круче; быть может, хотел попить и потерял равновесие. Быть может, его привлек заманчивый вид воды и он наклонился к реке, а поскольку ночь и бледный месяц смотрели на него так умиротворенно и так покойно, усталость и страх тихонько подтолкнули его в смертную тень.
Днем его нашли и отнесли домой. Перепуганный отец поневоле отбросил свою трость и забыл о накопленном гневе. Он, правда, не плакал и чувств своих не показывал, но следующей ночью не сомкнул глаз и порой поглядывал в приоткрытую дверь на затихшего сына, который лежал на свежей постели – красивый лоб, бледное умное лицо, – Ханс по-прежнему выглядел так, будто он особенный и от природы имеет право на иную судьбу, нежели другие. Кое-где на лбу и на руках виднелись синевато-красные ссадины, красивые черты дремали, глаза укрыты белыми веками, а чуть приоткрытый рот казался довольным и едва ли не веселым. Мальчика словно вдруг сломали, как цветок, вырвали из радостной колеи, и даже отец в своей усталости и одинокой печали подпал под власть этого улыбчивого обмана.
Похороны собрали множество провожающих и любопытных. Ханс Гибенрат снова стал знаменитостью, которая вызывала всеобщий интерес, и снова учителя, директор школы и городской пастор приняли участие в его судьбе. Все они явились в сюртуках и парадных цилиндрах, шли в похоронной процессии и немного постояли у могилы, перешептываясь друг с другом. Латинист выглядел особенно меланхолично, и директор тихонько сказал ему:
– Да, господин профессор, из него могло бы кое-что получиться. Какая жалость, что так часто именно с лучшими терпишь неудачу!
ebooksa