В мыслях Фудзико сваливала все житейские неприятности на мужа и ничего не находила в себе. Она не замечала, что причиной её храброго признания была уверенность в том, что Сэйитиро зависит от неё социально и финансово.
Постепенно она успокоилась. Вытерла слёзы, улыбнулась, к ней вернулся обычный цинизм. Поддразнивая Сэйитиро, произнесла:
— Ты очень добрый. Сейчас я это хорошо поняла.
Фудзико попыталась улыбнуться настолько неискренне, насколько возможно. Улыбкой продажной женщины, которую она, встречаясь с Фрэнком, часто репетировала.
Сэйитиро, по обыкновению, уловил причину, почему он решил скрыть от жены скандальные толки об отношениях Фрэнка и Джимми. Он принял решение уважать выдуманные чувства, фантастический грех, беспочвенные признания жены. Она подготовила эту сцену на всякий случай, поэтому он, как никогда не ругал её готовку, не стал ругать и созданные ею чувства. Если их ранить, иллюзии разобьются, это погрузит Фудзико в новую волну отчаяния и когда-нибудь станет первым шагом к разрушению хрупкой реальности, которую он построил. А он должен дожить до дня крушения.
Уважение чужих иллюзий стояло первым пунктом в правилах Сэйитиро. Это было основным смыслом жизни и главным условием, чтобы прожить её абсолютно неискренне и абсолютно несерьёзно.
И Сэйитиро снова погрузился в «чужую роль», где были усвоенные, привычные простодушие и искренность, приветливый голос и грубоватая прямота, свойственная спортсменам.
— Главное — это репутация, — произнёс он. — Пусть всё останется нашей тайной, нельзя открывать её даже лучшему другу. Близкий друг всегда возвращает память о чём-то, а если хранить тайну между нами, она постепенно забудется. От Фрэнка я потребую серьёзно задуматься над поведением. Сразу примемся искать новую квартиру. В крайнем случае можно опять немного пожить в гостинице. В Верхнем Манхэттене есть тихие, недорогие гостиницы. Для тебя это тоже хорошая возможность отбросить навязчивые мысли и начать активно общаться с неприятными японками. Чем быть одной, лучше скучать среди сплетниц. Там эти сплетни похожи на чириканье птичек. Мужчины все так живут.
— Я сделаю, как ты говоришь, — отозвалась Фудзико.
Сэйитиро постарался надеть печальное лицо:
— Я очень устал. Но не знаю, смогу ли уснуть после твоих рассказов.
Он нарисовал образцовую картину, и Фудзико на этот раз словно протрезвела. Ей стало жаль мужа, душа у неё болела.
— Я плохая жена, да? В Нью-Йорке среди японских жён я точно самая плохая. Но с завтрашнего дня я стану другой. Теперь я хочу во всём быть хорошей женой. Давай приготовлю горячий гоголь-моголь. Согреешься и сможешь заснуть.
— Да, сделай горячий гоголь-моголь, — согласился Сэйитиро и растянулся на ковре перед камином.
Несмотря на отменную выдержку, постепенно Сэйитиро обнаружил, что ему больно. Доказательством тому стало и спешное письмо Кёко, где он выложил всё начистоту.
«Я стал рогоносцем. Ещё и беспримерно чудаковатым рогоносцем», — написал он в первой строке.
Ему почему-то вспомнилась ночь в начале лета, когда по пути с работы он пошёл купить себе женщину, а потом азартно сражался на детских игральных автоматах, списанных из американской армии. Робкая попытка вернуть каплю веры в себя. У него, однако, лучше получалось успокоить чувства громкими словами:
— Во всяком случае, я завершил служение обману.
А всё лишь потому, что он придержал случайно попавший в руки козырь. Благодаря чему и выиграл. Он не знал, получилось бы иначе проявить самообладание. Сэйитиро желал чужие желания. Но вряд ли кто-то из тех, других, хотел бы стать рогоносцем.
Случайность победы и служение неудаче оставили после себя ощущение, словно он прошёл по опасному мосту. На работу позвонила мадам Ямакава, представилась именем Кимура. В трубке звучал её прерывистый голос.