И вышла из номера.
— А почему в автомобиле стекло разбито? — спросила Масако. — Чем-то бросили?
— Бросили, — усмехнувшись, ответил Нацуо.
— А чем?
— Камнем.
— А-а…
Масако, в отличие от других детей, никогда не приставала к взрослым с бесконечными «почему?». Она больше не спрашивала. Загадка не разрешилась. И любопытство не иссякло. У восьмилетней девочки это вошло в привычку: в какой-то момент она прекращала всякие расспросы.
Молодёжь во главе с Кёко налегала на выпивку. Пили принесённый кем-то херес. Один Сюнкити стойко пил апельсиновый сок. К его заботам о здоровье все уже привыкли и не обращали на это внимания.
Кёко заставила Сюнкити и Осаму обстоятельно рассказать о прошлой ночи. Оба сознались, что за гостиницу заплатили женщины. У Осаму не хватало, а Сюнкити и вовсе был без денег, так что это получилось само собой. Когда речь зашла о тонкостях, оказалось, Сюнкити ничего не помнит. Осаму помнил и равнодушно излагал детали. Кёко хотела знать всё в мельчайших подробностях. Нацуо, как обычно, неодобрительно взирал на то, что при обсуждении подобных тем вокруг с простодушным видом слоняется Масако.
— С ума сошла, ну просто с ума сошла. Чтоб Хироко такое вытворяла!
— И тем не менее вытворяла, — отозвался Осаму. Ему казалось, что в его словах — сплошное враньё, ни слова правды.
Нацуо обратился к Сюнкити:
— Я должен сказать тебе спасибо. Благодаря тебе спасли машину.
Сюнкити, совсем как те, кто пил вино, вальяжно раскинулся в кресле и потягивал апельсиновый сок. На слова Нацуо он просиял и молча помахал у лица рукой — мол, не важно это.
И почему с Сюнкити всегда случаются какие-то истории, а с Нацуо — нет? Воспоминания Сюнкити сплошь связаны с боксом и драками, в которые его неожиданно втянули. О женщине он сразу забыл.
Нацуо с некоторых пор, как художника, интересовало лицо Сюнкити. Это было простое, мужественное лицо, однако хорошо вылепленное, и частые следы драк только украшали его. Среди лиц боксёров встречаются и очень красивые, и крайне безобразные. Есть лица, синяки на которых подчёркивают красоту, и лица, которым, наоборот, добавляют уродливости. И плотная, поблёскивающая кожа… Лицо Сюнкити — незатейливое, с чёткими линиями, и огрубевшая кожа усиливала его безыскусность, подчёркивала детали, делала брови безупречно ровными, а большие глаза — ещё живее. Они особенно выделялись благодаря этой живости и остроте взгляда. В отличие от лица обычного мужчины, на этом лице, напоминающем футбольный мяч, заметны были только миндалевидные глаза, их здоровый блеск озарял и, собственно, представлял всё лицо.
— А что потом? Потом?.. — понизив голос, спросила Кёко. Тише она заговорила не потому, что стеснялась Сюнкити и Нацуо, — ей казалось, так она ободряла того, кого спрашивала.
— Потом…
И опять Осаму в мельчайших, ненужных подчас подробностях принялся описывать, что происходило в постели. По мере рассказа ему всё больше казалось, что сам он в прошлой ночи не участвовал. Острые складки накрахмаленной простыни, лёгкая испарина, пружинящая, качающаяся, подобно кораблю, кровать — вот это точно было. Как и бесконечный покой в тот миг, когда его покинуло чувство удовлетворения. Одно лишь неясно: сам-то он при этом присутствовал или нет?
Небо залили сумерки. Масако устроилась на коленях Нацуо и листала комиксы.