Он обогнул мотоцикл, описал круг и выехал на широкую дорогу.
Ему казалось, что он, совсем как руль машины, держит в руках и космос, и человека. Он понимал причину, но всё равно слова тех невылупившихся художников в Хаконэ и резкие нападки культуриста-корейца переполнили его навек израненную душу. Каждый раз, когда он думал, что забыл об этом, они опять всплывали и бередили рану. Нацуо так и не избавился от мысли, что не может доверять окружающему миру, пока тот остаётся неизменным. Свою уязвимость он считал силой, которой может гордиться каждый.
Он доехал до сада Сиба Рикю. У старых грязных ворот торчал столб и перекрывал машинам въезд в тихий по виду парк.
На входе рассеянно попыхивал сигаретой немолодой охранник в форме. Встретившись с ним глазами, Нацуо, избегая назвать истинную причину своего приезда, спросил:
— Можно выйти к морю?
— Нет, — сухо отрезал охранник. Увидев в руках Нацуо альбом для этюдов, уточнил: — Вы рисуете?
— Да.
— Даже художнику, к сожалению, нельзя выйти к морю. Там как раз забор.
Охранник, видимо, хотел пошутить. Нацуо поблагодарил и пошёл дальше. Он понял бессмысленность своего вопроса. Когда он вошёл в старые грязные ворота, в нос ударил пропитавший воздух запах моря. Вязкий, назойливый запах, каким он бывает поздней весной.
В письме говорилось, что его будут ждать рядом с прудом, на скамейке под навесом из глицинии. Пруд действительно тут был. В самом центре сада. Навес из глициний был. Тяжёлые грозди обильно цветущей глицинии. Вокруг только дети и бродяги, изредка попадались парочки: небрежно одетые мужчины и женщины.
Нацуо сел на скамью, раскрыл на коленях альбом для этюдов. На соседней скамье устроился старик, видимо, сочинял стихи: с открытой на коленях тетрадью он вглядывался в космос.
Море было за горой Цукияма. По правую сторону — чёрные стрелы кранов и чёрный корабельный дым, слева — крыши холодильных складов у верфи Такэсиба.
Нацуо терпеливо ждал. Неподалёку бегали дети, их крики эхом отзывались в изрытой ямами земле. И вдруг они смолкли. В ушах стоял только шорох крылышек: над гроздьями глициний вились пчёлы.
Сосна на острове посреди сверкающего пруда вдруг поблекла. На солнце надвинулась туча.
Откуда-то с моря сад накрыл близкий резкий гудок, буквально разорвав спокойный пейзаж. Сигнал смолк, и всем — островом в тишине, пристанью на пруду, огромными каменными фонарями — завладела ещё большая пустота.
Нацуо понял, что в приморском парке не так уж спокойно, он вплоть до самого дальнего уголка заполнен тревогой и ожиданием. Беспорядочно сменяли друг друга солнечные лучи и тени, надвигались тучи, и вместе с ними усиливался ветер, гроздья глицинии, словно искусственные цветы, издавали грубый шелест.
Нацуо не погрузился в пейзаж, он чувствовал, что пейзаж навеки отверг его. Из такого мироощущения картины не рождаются. Ему чудилось, что вместо всепоглощающей радости тело сковало оцепенением, сила и чувства застыли. Наконец он догадался, что это и есть ожидание.
Во времени, которое определяется существованием других, нет ни цвета, ни структуры. Мир всплывает фантастически причудливой медузой. Это напомнило Нацуо неописуемые, беспорядочные краски ранней весны в Хаконэ. Праздничные иллюзии, которые навевал прекрасный внешний мир, исчезли. Ясный внешний мир, в котором ему не вредили, в котором туда, куда его звали, он тут же являлся чистым и незапятнанным, был потерян. На смену пришёл мир, который сейчас казался ему застрявшим в зубах чужеродным телом.
Накахаси Фусаэ не появлялась. Прошло уже больше получаса после назначенного ею времени. Среди новых людей в саду никто не подходил под описание. Ветер залил всё пространство вокруг тёплым, влажным запахом морской воды.
Среди темнеющих облаков горело маленькое солнце. «Оно враждебно» — у Нацуо никогда прежде не возникало такого ощущения. Отказавшись от мира, он не обрёл независимость. Свежее чувство отстранённости острой радостью, как смягчающий боль бальзам, проникло в душу. «Моё лицо, наверное, просто безобразно, — неожиданно подумал он. — Мягкое противное уродство, которым отмечено лоснящееся лицо пастора и служителя храма. Я просто жалкий, начинающий стареть мужчина».