Четвёртая высота

22
18
20
22
24
26
28
30

Перейдя Дон, дивизия заняла оборону восточного берега.

В придонских степях

Широко раскинулись придонские степи с холмами и перелесками. Если бы не война, здесь бы одуряюще пахло в эти дни полынью, мятой, душистыми степными травами. Слышалась бы в высоком безоблачном небе трель жаворонков. Спокойно синели бы эти озёра — Круглое озеро, озеро Кривое, — и мирно текли бы донские воды между высоким, крутым западным берегом и пологим — восточным.

А теперь в степи пахло дымом. Вздымались чёрные столбы минных разрывов, авиационных бомб, артиллерийских снарядов. То и дело с новой силой раздавалась трескотня ружейной и пулемётной стрельбы и стрельбы из автоматов. И куда ни посмотришь, всё изрыто окопами, ходами сообщений, везде высятся холмики блиндажей, свежие насыпи могил.

«Много за это время пережито, много перевидано, — писала Гуля отцу, сидя в землянке. — Дерёмся здорово. Бойцы проявляют прямо невиданное геройство. Много потеряно боевых товарищей, друзей, но от этого ещё сильнее ненависть к врагу. Если останусь жива, попробую написать книгу о героических защитниках Дона.

Только что над нами разыгрался воздушный бой. Наши молодцы, знатно пускают перья фашисту. На днях разведчики привели одного фашистского лётчика, сбитого в бою.

Скоро опять пойду на передовую. Сейчас пишу тебе, а все мысли там, около наших ребят, где идёт бой. Я сейчас от них километрах в пяти.

Знаешь, папа, ничего нет приятнее, чем собраться всем вместе после жаркого боя и в минуту передышки немного поболтать и пошутить. Если бы не головная боль, я бы ещё утром ушла на передовую, но очень уж сильно голова болит. Есть у немцев миномёт, он подражает нашей „катюше“. Так вот, снарядом его меня и оглушило. Примерно метрах в 15 от меня ухнул, а может, и ближе. Но ты не беспокойся, всё пройдёт…»

Гуля писала и, держась за голову, покачивалась. Боль становилась всё нестерпимей. Но говорить об этом кому-нибудь из товарищей не хотелось. Ещё отправят, чего доброго, в медпункт.

В одну из тех недолгих передышек, о которых писала в своём письме Гуля, собрались в землянке после боя усталые, запылённые люди.

Один из них, с медным от загара лицом, с русыми, выгоревшими от солнца волосами, бывший шахтёр, а теперь разведчик, Семён Фролович Школенко, раскуривая цигарку, неторопливо рассказывал, как он недавно ходил в разведку.

— Утром вызывает меня комбат и говорит: «„Языка“ достать надо». — «Есть! — отвечаю. — Достану». Собрался, как полагается, автомат проверил, положил в сумку гранаты — простые и противотанковые — и пошёл.

Школенко рассказывал, как он пробирался к немцам — где ползком, по-пластунски, где пригибаясь, стараясь держаться густого кустарника, а Гуля слушала и думала: «Вот как надо в разведку ходить! Одной храбростью не обойдёшься…»

И, затаив дыхание, она слушала рассказ о том, как незаметно подкрался к немцам наш разведчик, как убил противотанковой гранатой шестерых, сидевших на земле, а седьмого, который стоял на посту, обезоружил и привёл в штаб.

Не прошло и нескольких часов, а Школенко получил новое задание — на этот раз от полкового командира.

«Очень уж допекают нас немецкие миномёты, — сказал он. — Надо узнать, где они стоят». — «Узнаю, — ответил Школенко и спросил: — Одному пойти или с кем-нибудь?» — «Как хотите», — ответил командир. «Один пойду! — сказал Школенко. — Уже ходил, дорогу знаю».

Поел, покурил, перемотал портянки, проверил автомат и пошёл. Вернулся вечером, а с ним — семнадцать красноармейцев. Обросшие, окровавленные, босые, еле-еле на ногах держатся.

— Из плена вывел. Почти на том свете побывали, — сказал Школенко. — Уже могилы себе рыли.

И он рассказал, как ему удалось противотанковой гранатой уничтожить сразу семерых фашистов, а восьмого, который находился поодаль, захватить в плен. Рассказал он и о том, как двое автоматчиков, услышав взрыв его гранаты и команду: «Рота, за мной!» — пустились наутёк, а из кустов выбежали пленные красноармейцы, которых вот-вот должны были расстрелять. Спустя несколько минут Школенко уже вёл замученных, будто вышедших с того света людей в свою часть, а вместе с ним плёлся, с ужасом поглядывая на русских, захваченный в плен немец. Люди, которым только что грозила верная смерть, тащили на себе трофейные миномёты. Но после всего, что они испытали, они готовы были взвалить на себя и не такую тяжесть. А пленный немец еле-еле тащил на себе пулемёт.

«Вот какие они, герои, бывают! — думала Гуля, слушая рассказ бывшего шахтёра. — С виду такой простой — широкое, обветренное, обожжённое солнцем лицо с капельками пота на лбу, выцветшая гимнастёрка, пилотка пирожком… Самый обыкновенный красноармеец, а два подвига за один день! Разве такими представлялись они мне до войны?..»