Традиционный охранительный взгляд, особенно характерный для российской науки, видит в подростковой сексуальности рискованную девиацию, отклонение от нормы, акцентируя связанные с нею риски и трудности. Эти издержки вполне реальны. В пяти из шести американских лонгитюдов, сравнивавших возраст сексуального дебюта школьника и его школьные достижения (общее число испытуемых 4 289 чел.), ранний сексуальный опыт коррелирует с пониженными учебными притязаниями и образовательными планами (Zimmer-Gembeck, Helfand, 2008).
По данным Add Health, интеллектуально более развитые (с высоким IQ) подростки чаще других склонны отложить начало сексуальной жизни (Halpern et al., 2000); у них больше других интересов и долгосрочных планов и сильнее развито чувство ответственности.
Относительно раннее вовлечение мальчика в сексуальность не имеет однозначного объяснения. Оно может быть ускорено: а) определенными диспозиционными чертами, проявляющимися в нестандартном поведении, б) отсутствием значимых социальных связей с семьей, школой и другими социальными институтами, в) биологическими особенностями (раннее половое созревание, специфический уровень или конфигурация гормонов), г) проблемным поведением (типа экспериментирования с алкоголем и другими ненормативными действиями), д) успехом в своей социально-возрастной группе (поскольку ранние свидания ассоциируются с популярностью у сверстников). Это совершенно разные факторы.
Судя по данным американских лонгитюдов, семейная социализация, включая родительской контроль, слабо влияет на возраст сексуального дебюта, слишком жесткий родительский контроль порой даже ускоряет сексуальную инициацию мальчиков.
Решающую роль в формировании нормативных установок и сексуальных ценностей подростков играют не родители, а общество сверстников, причем мальчики склонны преувеличивать сексуальную «продвинутость» своих друзей и однокашников.
Хотя только 36 % опрошенных в 1993 г. (Червяков, Кон, Шапиро) 16-17-летних российских школьников сами имели сексуальный опыт, на вопрос: «Сколько примерно твоих друзей уже имели половые сношения?» – 15 % этой группы ответили «примерно половина», 16 % – «больше половины» и еще столько же – «практически все». У сексуально искушенных аберрация еще больше: «никто» – меньше одного процента, «меньше половины» – 21 %, «примерно половина» – 18 %, «больше половины» – 26 %, «практически все» – 33 %. Завышенная оценка возрастной «нормы» толкает подростка к рискованным сексуальным и прочим экспериментам. Сходную тенденцию обнаружили у 14-15-летних немецких подростков.
Чтобы уменьшить риски раннего вовлечения подростков в сексуальную жизнь, все цивилизованные страны занимаются сексуальным образованием молодежи. В России этого не делают, поэтому наши показатели по нежелательным беременностям, абортам и заболеваниям, передающимся половым путем (ЗППП), одни из худших в мире.
Российским подросткам вообще не с кем откровенно поговорить о своих сексуальных проблемах. Коммуникация с родителями по этим вопросам практически отсутствует. Сложно обстоит дело и с друзьями. По данным Международного студенческого опроса 2003 г., доля российских мальчиков, которые часто и откровенно говорили на эти темы с друзьями, составила: в 11–13 лет – 10,4 %, в 14–15 лет – 21,3 %, в 16–18 лет – 36,4 %. Наши юноши – самые сексуально некоммуникабельные мальчики во всех девяти странах, где проводился опрос. Причем разница со сверстниками по этому показателю у них очень велика. У 16-18-летних отставание от зарубежных ровесников составляет от 9 до 30 и даже 36 % (Денисенко, 2006).
Гомоэротизм и гомофобия
Я предпочел бы быть черным, нежели геем, потому что черный мальчик не должен рассказывать об этом своей маме.
Самый драматический аспект мальчишеской сексуальности – переживания, связанные с определением своей сексуальной ориентации, гомоэротизм (сексуальное влечение к лицам собственного пола) и гомофобия (иррациональный страх перед гомосексуальностью и ненависть к ее носителям) (см. Кон, 2003а, 2007). В отличие от недавнего советского прошлого, когда об однополой любви дети могли ничего не знать, сегодняшний мальчик приобщается к этой тайне довольно рано, независимо от того, касается она его лично или нет. Впрочем, в той или иной степени она касается каждого.
Важнейшая задача мальчика на всех стадиях его развития – сформировать собственную маскулинность. А одна из стержневых осей маскулинной идеологии, как мы видели, – быть сильным и властным. Игровая гендерная сегрегация способствует выработке у мальчиков повышенной гомосоциальности и исключения всего того, что может ей противоречить. Благодаря этому эмоциональные привязанности мальчиков очень долго ориентированы на других мальчиков, с которыми они ощущают социальную общность и внутреннее сходство. В процессе полового созревания эти привязанности могут эротизироваться, и это вызывает у подростков страх.
Будучи имманентным свойством маскулинности, гомосоциальность порождает одновременно гомоэротизм и гомофобию. Гомофобия – страх не столько перед гомосексуалами, сколько перед другими мужчинами вообще. Это «страх, что другие мужчины могут разоблачить нас, лишить мужского достоинства, показать нам самим и всему миру, что мы не тянем, что мы не настоящие мужчины» (Kimmel, 1996. Р. 8).
Уже в играх и языке маленьких мальчиков иерархические отношения нередко облекаются в гомофобную форму, причем оскорбительное слово «пидор» может подразумевать не столько сексуальную, сколько характерологическую черту: «слабак», «трус», «девчонка». Если мальчика так часто называют или дразнят, это порождает у него сомнения в своей гендерной и сексуальной идентичности, которые он подавляет и опровергает, в том числе путем внешней и внутренней агрессии.
Майкл Киммел заключил пожизненное пари со своим другом, что может прийти на любую спортивную площадку в Америке, где беззаботно играют шестилетние мальчики, и вызвать драку, задав один-единственный вопрос: «Кто тут девчонка?» «Как только вопрос поставлен, вызов брошен. Обычно происходит одно из двух. Какой-то мальчик обвиняет другого в том, что он девчонка, на что тот ответит, что он не девчонка, а что девчонка – это как раз сам его обвинитель. Они могут вступить в драку, чтобы решить, кто лжет. Или же целая группа мальчиков окружит одного, и все закричат: "Он, он!" Этот мальчик либо расплачется и убежит домой в слезах опозоренный, либо сразу бросится на нескольких мальчишек, чтобы доказать, что он не девчонка» (Киммел, 2008. С. 46–47).
В ходе полового созревания обычный интерес мальчиков к телу своих однополых товарищей интенсифицируется и диверсифицируется. Если для «натурального» мальчика тело приятеля – объект сравнения, завистливого восхищения или потенциальная угроза, то у юного гея к этому примешивается эротическое чувство. Именно это заставляет его осознать свое отличие от других.
«Когда мне было около 14 лет, я медленно стал осознавать, что пристально разглядываю других мальчиков, особенно когда мы были голыми в бассейне или раздевалке. Мне хотелось потрогать их. Потом меня внезапно озарило, что на самом деле мне хочется их целовать и трахать. Ничего подобного к девочкам я не испытывал… Я чувствовал себя развратным дегенератом и думал, что болен… Густой запах носков, ног, трусов и пота одновременно отталкивал и возбуждал меня» (американский поэт Харольд Норе).
Первым увлечением японского писателя Юкио Мисимы был второгодник Оми. На занятиях гимнастикой мальчик не сводил глаз со своего кумира, мечтая увидеть его «здоровенную штуку», о которой в школе рассказывали легенды. Оми навсегда стал для Мисимы эталоном мужской красоты. «Даже сейчас, оглядываясь назад, я не могу обнаружить в том прекрасном образе ни единого изъяна… Из-за Оми я бы никогда не смог полюбить человека умного и образованного. Из-за Оми меня никогда не привлек бы юноша, носящий очки. Из-за Оми я проникся любовью к физической силе, полнокровию, невежеству, размашистой жестикуляции, грубой речи и диковатой угрюмости, которая присуща плоти, не испорченной воздействием интеллекта».
Чем более закрыто подростковое сообщество, тем больше там гомосексуальных чувств и отношений. Среди обследованных в начале 1960-х годов учащихся английских школ-интернатов наличие гомосексуальных контактов признали 44 % и собственное участие в них – 28 % мальчиков, а среди учащихся обычных дневных школ соответственно 18 и 3 %. В начале 1990-х годов обучавшиеся в закрытых школах англичане имели в 2,5 раза больше гомосексуального опыта и в 3 раза больше генитальных контактов с мужчинами, чем учащиеся смешанных школ.
Этому способствуют разные обстоятельства. Высокая концентрация мальчиков в замкнутом пространстве усиливает их сексуальные желания, которые подростки, при отсутствии других возможностей сексуальной разрядки, неизбежно обращают друг на друга. Пространственная близость и совместная деятельность порождают эмоциональные привязанности, которые при определенных условиях могут эротизироваться, превращая обычную мальчишескую дружбу в «романтическую» или «особенную» (это понятие уже в Средние века служило эвфемизмом для обозначения однополой любви). Кроме того, символическая сексуализация, как мы видели, часто оформляет и закрепляет сложившиеся в группе отношения господства и подчинения. Подобно тому, как кобель «метит» свою территорию, доминантный самец, «опуская» потенциального соперника и конкурента, тем самым утверждает свою неограниченную власть над ним, превращая его в свою сексуальную игрушку и собственность, которая может быть как индивидуальной, так и групповой (армейская дедовщина, лагерная иерархия и т. п.). Наконец, жизнь в однополом коллективе облегчает осознание и реализацию индивидуальных склонностей.
ebooksa