Служу Советскому Союзу 3

22
18
20
22
24
26
28
30

— Я не совсем понимаю, о какой песне идет речь? Что-то новомодное? Так я не слышал — учеба там…

— Ага, учеба, спасение пожилых артистов из-под машин, секции дзюдо и новые знакомства. Да, очень много всякого накопилось, чтобы обращать внимание на уличное творчество, — расплылся в улыбке майор.

Я заставил и свои губы растянуться в улыбке. Прямо-таки раздвинул их в стороны, но аккуратно, чтобы не получился оскал, а хоть какое-то подобие вежливой улыбки.

— Да, песня хорошая, душевная. Прямо-таки слушаешь и понимаешь — к молодежи она обращается. Обращается ещё и с тем, что против войны, что может быть полет Икара, что может быть мир без чинов и имен. В общем, хорошая песня, направленная в глубину души, способная взбудоражить и потрясти. Не слышал такую? Нет? Так я могу и напеть. У тебя же есть гитара?

Я кивнул, а после кивнул на комнату, мол, там она находится. Мы с Зинчуковым перешли из кухни в комнату, где он взял гитару и начал неторопливо перебирать струны. Я узнал мотив. Немного измененный, не совсем тот, который я помнил по своему прошлому. После узнал и слова Виктора Робертовича Цоя. Вот только в этом времени этому самому барду времени перемен было всего одиннадцать лет и вряд ли он был способен сотворить что-то подобное.

Гитара прозвенела в последний раз, а после замолчала, прихлопнутая ладонью Зинчукова. Он выжидательно посмотрел на меня.

— Ну что, Сеня, узнал песню из своего времени? — спросил наконец Зинчуков.

Глава 24

— Так узнал или нет? Или в твоём времени такое уже не поют? Ну, в твоей реальности…

Да, сказать, что я был слегка ошарашен, это означало бы ничего не сказать. Как будто Зинчуков схватил гитару за риф и ударил декой по башке. По моей башке.

В твоём времени… в твоей реальности…

Такое мог сказать только человек, который шутит, вот только на лице Зинчукова сохранялась очень и очень серьезное выражение. Он явно не шутил. Вечный остряк и балагур, на сей раз он было совершенно серьезен.

Но всё-таки до конца быть уверенным нельзя, поэтому я произнес:

— Да кто его знает. На лавочках с ребятами сидеть особенно времени нет, а вот на картошке такого не слышал…

— Ага, всё-таки решил слегка поломать комедию? Ну что же, товарищ майор Семен Михайлович Ерин, придется вас предупредить, что всё сказанное вами в качестве отмазки, будет принято мной как неуважение и как презрительный плевок в лицо. А ведь я немало для вас сделал, товарищ майор. Не заслужил я подобного…

Я молча смотрел на него. Ни тени ухмылки на лице, ни штриха той победной маски, которая обычно надевается усталыми следователями при разоблачении преступника. Артем Григорьевич Зинчуков не отводил взгляда.

— Как давно? — спросил я.

— Да уже прилично. Нарисовался в поезде, а потом начал подтверждать свою необычность поведением. Тогда-то мы и решили, что ты один из наших. Тогда-то и взяли на карандаш, а потом ещё и у Корнева раскрылся, как роза алая. Пантелеймон Борисович всё у тебя под гипнозом вызнал, что да как… Только вот перед фашистами зря открылся — не стоит таким ублюдкам доверять. Конечно, говна ты им перед смертью подкинул, но если бы что-то пошло не так, то ты бы вскрылся, Семен Михайлович.

Пальцы Зинчукова упали на струны и начали наигрывать какую-то незатейливую мелодию. Что-то из советской эстрады. Я мог бы поднапрячься и вспомнить название, но зачем? В данный момент у меня ум был занят другими вопросами.

— Ну что же, пришла пора знакомиться заново, — хмыкнул я и протянул руку. — Майор Семен Михайлович Ерин, мотострелковые войска…