С ключом на шее

…Он не знал, сколько прошло времени. Мир стал пустым и прозрачным, и немножко, самую чуточку нетаким. Кто-то шел по тропинке — кто-то маленький и легкий. Филипп осторожно сдвинулся, чтобы ветки не загораживали обзор; он уже догадывался, кого увидит, но все же от мгновенного узнавания его прошиб холодный пот. Тощая фигура в куртке не по росту, короткие черные вихры. Широкий рот, всегда готовый заразительно улыбнуться — перед тем, как грязноватые пальцы поднесут к губам трубочку из кости, и над озером поплывет едва уловимое, невыносимо страшное шипение. Эта улыбка будет последним, что увидят его глаза перед тем, как опустеть навсегда. Перед тем, как Филипп в последний раз уедет в санаторий…

Нам с мамой так будет проще, подумал он. Цепляясь за ствол березы, он поднялся на ватные ноги и обреченно шагнул навстречу Голодному Мальчику.

Он перегородил тропинку и закрыл глаза, не желая видеть его жадную ухмылку. Жилка на виске билась и дрожала, как пойманный зверек. Филипп ждал — но ничего не менялось, и тогда он подумал, что, наверное, это так и происходит — ты ничего не чувствуешь, потому что Голодный Мальчик высасывает из тебя душу, и тебе становится нечем чувствовать. Кажется, все в порядке, но на самом деле ты уже пуст. Не так уж это и страшно. Ведь бояться больше нечем.

Он качнулся, и его губы растянулись в слабой, почти блаженной улыбке.

— Вы чего? — послышался тонкий, сдавленный голосок, и Филипп распахнул глаза.

Голодного Мальчика больше не было. Вместо него на тропинке стояла Полинкина подружка — или кто-то, очень на нее похожий. Может, он прикидывается, подумал Филипп. Может, не хочет ходить по городу как есть, и перекидывается в нормальных детей. И ведь никак не узнаешь, настоящая это девочка — или он. Разве что дождаться, пока он сделает с тобой то, что обычно делает с людьми. Подождать, пока он начнет есть тебя.

Или заглянуть внутрь и найти остатки молчунов.

Филипп качнулся вперед, и его рот распялился, обнажая зубы. Не спуская с него глаз, девочка машинально пригладила темные волосы и нервно стрельнула глазами по сторонам. Еще не зная, что станет делать, Филипп шагнул к ней; растерянность в глазах девочки мгновенно сменилась мучительной, болезненной собранностью. Стиснув челюсти, она развернулась на одной ноге и брызнула назад по тропе.

Несколько секунд Филипп потерянно стоял, уронив руки; оглушенный потоком незнакомых, но пугающе разумных мыслей, он смотрел, как девочка скрывается за изгибом тропы. Он не успел ничего решить — из-за кустарника донесся дикий визг, и Филипп бросился на звук.

Первое, что он увидел, — отчаянно брыкающиеся, взлетающие в воздух белые кроссовки. Потом — огромные, распухшие черные руки на цыплячьей шее девочки. Он успел почувствовать мгновенное облегчение — обычная девочка, Полинкина подружка, правильно он не стал ничего делать, — и тут ужас догнал его и ударил в живот. Голодный Мальчик тоже вырос — но превратиться в обычного взрослого не мог. Он не рос — разбухал, обжираясь, и его кожа, не поспевая, натягивалась на выпирающей плоти, трескалась и чернела, залитая нефтяной кровью. Филипп чувствовал вонь его ран — вонь живых мертвецов и разлагающихся в зловонную жижу душ. Вонь санатория.

Девочка затихла и теперь молча билась в гниющих руках. Филипп слабо пошевелился, пытаясь отгородиться, не дать себе увидеть то, что сейчас произойдет, — но тут на него уставились бледные старческие глаза, раздался хриплый испуганный возглас, и черные руки разжались. Врезавшись худым и, наверное, очень твердым плечом в бок старика, девочка отпихнула его с пути и рванула прочь. Быстрая, как гончая. Как ветер. Как Ольга…

— Совсем дети невоспитанные пошли, — сказал дядь Юра, потирая ребра. — Видели, как она меня толкнула?! Носятся, как угорелые, с ног сбивают… Им вообще на все плевать!

— Да, — выговорил Филипп, глядя на его обтянутые черными перчатками руки.

— И заметьте: даже не извинилась!

Быстро взглянув на Филиппа, он сорвал с рук перчатки, обнажив морщинистые, синевато-бледные кисти в старческих пятнах. Небрежно сунул перчатки в карман.

— Проклятый климат, — сказал он. — По календарю — лето, а разве это лето? Одно название…

— Да, — заторможено повторил Филипп. Черные перчаточные пальцы торчали из кармана, и он был не в силах отвести от них взгляд. Дядь Юра, бегая глазами, переступил с ноги на ногу и тоскливо оглянулся. Спросил с напускной суровостью:

— А что вы тут, собственно, делаете? Я видел, как вы в кустах поджидали.

Филипп задохнулся от неожиданности. Он попятился, и дядь Юра шагнул на него.

— Ностальгия, — выпалил Филипп, и дядь Юра остановился. Приподнял бровь, ожидая объяснений. — Ностальгия, — веско повторил Филипп и выдавил кривую улыбку. — Мы здесь с пацанами целыми днями торчали. На пятачке. Ну, знаете… — он неопределенно повел рукой, и лицо дядь Юры прояснилось.