— Давай говори, что он сделал, — говорит он, проворачивая запястье, — но как-то без энтузиазма, будто по необходимости. Его глаза широко открыты, и до Филиппа вдруг доходит, что Груше страшно до усрачки. — Он из какого двора? — монотонно спрашивает Груша.
Голова Ольги опущена, свесившиеся волосы загораживают лицо, но по изгибу закушенной губы, по блеску глаза Филипп понимает: ей не так уж больно. Она прикидывается. Готовится к рывку.
При мысли, что сейчас он опять получит, Филиппа охватывает усталое отвращение. Потирая затылок, он чуть сдвигается вперед, готовый вскочить, как только Груша отвлечется.
— Говори давай! — рычит Груша и доворачивает запястье. Ольга утыкается лбом в колени. — Говори, кому сказал! — прикрикивает Груша, и Филиппа осеняет.
— Отпусти ее! — кричит он. — Он на Карла Маркса живет, рядом с институтом. Янкин папа с егошним дружит. Его Юра зовут!
Груша отпускает Ольгу, и та, отступив на пару шагов, принимается растирать побагровевшую руку. Глаза блестят от невольных слез.
— Ты мне чуть руку не вывихнул, дебил! — орет она, и Груша неожиданно краснеет.
— Извини, — буркает он. С неохотой спрашивает: — Дом какой?
— Двенадцать, — тихо отвечает Янка. — Третий подъезд. Только ты лучше не ходи. А то знаешь, что будет?
— Ой, напугала, — скалится Груша. — Я этому вашему Юре такое устрою…
Груша уходит, засунув руки в карманы. До ночи, наверное, проторчит у подъезда. А вдруг дядь Юра и его тоже… Чувство вины обрушивается на Филиппа, тяжелое и пыльное, как мат из школьного спортзала.
— Ну и зря, — говорит Ольга.
— А что, опять драться, что ли? — огрызается Филипп. — Надоело.
Ольга фыркает.
— Надо было его на Коги отвести, — говорит она. — Пусть бы они втроем в дурдоме сидели.
У Филиппа перехватывает дыхание. Ольга закатывает глаза, пожимает плечом. Косится на Янку — та сцепила пальцы с такой силой, что побелели костяшки, и смотрит прямо перед собой почерневшими, круглыми глазами. Скулы Ольги вспыхивают; ее смуглое лицо становится такого же цвета, как у индейцев в кино, — только волосы и глаза слишком светлые.
— Да шучу я, — говорит она. — Вы чего, вообще шуток не понимаете?
Присев на одно колено, она принимается тщательно перевязывать шнурки на кедах. Филипп молчит, не способный выдавить ни слова. И Янка тоже так и не издала ни звука. Ольга сердито вскидывает голову.
— А если и не шучу! — гневно выпаливает она, и ее лицо еще больше темнеет. Превращается в фотографический негатив, освещенный красной лампой. — Мне, думаешь, драться не надоело?! Они все время к нам пристают! А Голодный Мальчик… Он вообще только плохих трогает!
Янка шумно втягивает воздух, открывает рот — и ничего не говорит. Опускает глаза. Она неподвижна, но Филипп чувствует, как она уходит, уходит все дальше, ушла…