— Я ж не ходила… — удивленно тянет Янка.
— Груша тоже не ходил, — буркает Филипп, и Ольга странно поводит плечами. — Я вчера подслушал… — он вдруг понимает, что, если болтать в дверях, их самих могут подслушать соседи, и нервно спрашивает: — К тебе можно?
— Ян, скажи ему, чтоб катился отсюда, — встревает Ольга, и ее губы начинают дрожать. — Он собаку хочет убить!
— Зачем? — звонко изумляется Яна и, поморщившись от запрыгавшего по лестничной клетке эха, отступает от двери. — Давайте, а то застукают еще. Только ненадолго…
Они толкутся в прихожей, вдыхая запах табачного дыма, рыбьей чешуи, налипшей на рукава тулупа, бензина. Есть еще какой-то запах, странный и тревожный, — вроде крови, давным-давно пролитой на снег. Почему-то он заставляет думать о Янкиной маме, которой Филипп даже не помнит.
— Ян, говорю тебе, он совсем чокнулся, — говорит Ольга, едва дверь закрывается за ее спиной. — Говорит, надо собаку убить, чтобы она Голодного Мальчика на тот свет утащила!
— А, — вяло отвечает Янка. Ее глаза блуждают от расцарапанной физиономии Филиппа к бледному до прозелени, в бурых пятнах лицу Ольги и обратно. Она морщит лоб, будто пытается что-то вспомнить, но не может. — Слушайте, а давайте завтра? Мне к папе в Институт надо, он орать будет, если опоздаю.
На слове «Институт» она воровато сглатывает, и Филипп понимает: врет. Не собирается она к папе на работу. Просто хочет, чтобы они ушли.
— Тебе просто слабо, — говорит он. — Вам обеим слабо, — повторяет он громче. — Вам просто жалко собаку убивать, а мне, думаете, не жалко? — он срывается на визг: — Мне, может, еще жальче! Только если вы не пойдете — я один пойду, ясно? Потому что его надо обратно загнать, иначе… иначе он всех съест! Потому что он… потусторонний, ясно? И его надо обратно…
— Ты совсем дебил? — взрывается Ольга. — Потустороннего не бывает! И того света — тоже! А если тебе Голодный Мальчик не нравится — так просто на Коги не ходи, ясно?!
— Ты не понимаешь… Надо пойти… в последний раз.
— Это ты не понимаешь! Я уже заманалась за тебя заступаться, ты, жирный, даже убежать не можешь, а сам на Коги собрался! Да он тебя одной левой! И попробуй хоть одну собаку тронь — я тебя самого убью, ясно тебе?!
Филипп задыхается. Пот стекает на глаза, щиплет царапины на щеке. Слова Ольги разъедают его, как кислота; он понимает, что надо уйти и никогда больше с ней не разговаривать, но не может. Остановить Голодного Мальчика важнее. Иначе Филиппу будет не с кем не разговаривать… Он открывает рот — еще не зная, что скажет, в последней надежде убедить Янку помочь, — но она вдруг смотрит на настенные часы, надевает кофту и решительно подхватывает стоящий у стены школьный ранец, разбухший, как мешок с картошкой.
— Мне идти надо, — говорит она. — А вы как хотите.
Ранец, похоже, тяжелый. Янка с трудом закидывает его на плечи, берет скрипку и распахивает дверь. Ждет, нетерпеливо переминаясь.
— Ты папе, что ли, на скрипке будешь играть? — удивляется Ольга, и Яна, глядя в пол, поводит плечами:
— Вроде того… Слушайте, мне правда пора уже.
Она так спокойна, что хочется кричать. Вместо этого Филипп кивает и медленно пятится, не спуская глаз с перекошенной Янкиной кофты. В обвисшем кармане легко угадываются очертания ножа.
…Филипп выкатился в серебристо-серый от мороси двор и замер, опутанный мягким светом сумерек. В памяти ворочалось большое, металлически звякающее, пахнущее железом и машинным маслом. Он закрыл глаза, и темная куча распалась на длинный железный ящик и дядю Сашу, стоящего перед ним на коленях с огромной связкой ключей в руках.
Филипп завертел головой, но ни дядь Юры, ни Ольги не увидел. Он медленно спустился с крыльца. Руки начинали замерзать, и он зябко втянул их в рукава куртки. Снова один, и идти больше некуда. Он сгорбился, содрогаясь от спазмов под ложечкой. Ворона обманул. В его жизни ничего не изменится, и сегодняшний день — лишь рябь на поверхности мертвого озера. Пора домой. Мама ждет. Он извинится перед ней, а потом поедет в санаторий.
ebooksa