С ключом на шее

— Ты же говорила — нельзя, — быстро ответила Полинка.

— Так ходила?

— Нет, конечно, — теперь в голосе дочери звенело возмущение. Ольга заглянула в ее напряженно выпученные глаза, и на мгновение ей захотелось рассмеяться. Но это почти сразу прошло. Эту ограду снесло так же легко, как поднесенную к лицу ладонь.

— Не смей мне врать, — хрипло проговорила Ольга. — Я тебе говорила, чтоб ты даже не думала, говорила, что это грех… — краем глаза она заметила, как Соня бросила на нее быстрый недоуменный взгляд и иронически подняла бровь. Но эта соплячка была не ее проблемой. Пусть ее родители сами учат хамку приличному поведению. — Я тебе велела, чтоб ты и носа не смела туда казать! Господи, за что мне это… — (ты знаешь, за что). — Пороть тебя некому! — заорала она, заглушая мерзкий шепот в голове.

(- Зато у тебя папа есть, — говорит Ольга, хватает скрипку за гриф и щурит один глаз, другим пытаясь заглянуть внутрь через эфу. От скрипки тепло пахнет деревом, лаком и канифолью, которая оставила белесый налет под струнами.

— Дааа… — неопределенно тянет Янка и аккуратно вынимает скрипку из Ольгиных рук. — Есть…

— Я бы хотела, чтобы у меня был, — говорит Ольга. — Здорово, наверное.

— Он бы тебя порол тогда, — со знанием дела возражает Филька. — Мои бабушка с мамой все время говорят, что меня пороть некому, потому что отца нет.

Ольга вспоминает свежую газету, развернутую расписанием кинотеатра кверху.

— И ничего бы не порол! — тревожно вскидывается она. — Пусть только попробует — я ему сразу сдачи дам!

Янка смутно улыбается, натирает смычок похожей на янтарь канифолью, и запах скрипки становится сильнее).

— Ма, ты чего? — испуганно спрашивает Полинка. — Ну сходили один раз, чего так орать-то? Тебе можно, а мне нельзя, да?

Она успела остановить дернувшуюся руку — спасибо, Господи, спасибо, Богородица и все Святые Угодники, на этот раз она успела, но это запоздалое движение прочь, мгновенно расширившиеся зрачки, превратившиеся в черные бездны глаза Полинки отпечатались навечно, будто тьма обернулась светом и выжгла дыры в сетчатке. Ольга успела остановить руку — но не слезы. Они покатились, проедая кровавые дорожки на щеках. Полинка смотрела на нее с ужасом, и ее подружка совсем ссутулилась и незряче уставилась в давно погасший экран телефона, черный, как вода в Коги, Господи, останови это…

Ольга потянулась обнять Полинку, и та едва уловимо отшатнулась, делая слезы еще горче, — но она же успела, она этого не сделала, она смогла; она сгребла дочь за плечи, и Полинка сдалась, расслабилась и неловко обхватила ее за талию.

— Ну чего ты, мам? Хочешь, домой пойдем?

Ольга шмыгнула, и розовый кончик носа дернулся, как у кролика. Полинка, морщась, достала из кармана пожеванный пакетик с бумажными платками.

— Нет, ты иди, — выговорила Ольга, комкая мокрую бумажку. — Идите, а то на сеанс опоздаете. Но потом — сразу домой, хорошо? Не задерживайтесь.

— Не будем, — ответила Полинка. Взгляд у нее был настороженный, но за ним уже проступало привычное равнодушие: мама чудит, кто ее поймет, почему…

— И, Полина. Я хочу, чтобы ты сегодня поклялась на Библии. Я серьезно. Хочу, чтобы ты поклялась, что никогда туда не пойдешь, никогда, ясно?

Полинка хмуро пожала плечами, кивнула. Не стала препираться, как обычно, не бросилась спорить, не закатила глаза. Ольгу снова охватил стыд. Она показалась себе жалкой, как попрошайка.