Иногда ее берет тоска, и тогда она оставляет включенной только настольную лампу и подолгу всматривается в щели между бусинами, пытаясь расфокусировать взгляд и нырнуть в волшебный лабиринт. Она всматривается в фенечки до боли в глазах, они дрожат и размываются, но бусины остаются бусинами, ремешки — ремешками, и расстояния между ними никогда не увеличиваются достаточно, чтобы в них можно было протиснуться.
Ей звонят все реже и еще реже зовут на вписки, и только Гриша Питерский остается рядом, и не забывает позвать на квартирник, и не считает, что она подалась в цивилы. Гриша многое способен переварить. Для него ничего не слишком — ни бешеные пьянки и психонавтские заплывы, ни внезапное превращение в ошалелого ботаника. Он не отворачивается от Янки, даже когда, за месяц до вступительных, она просто перестает подходить к телефону.
Он отвернется от нее намного позже, когда, уже став аспирантом-биологом, сделает ДНК-тест странного костяного кулона, который его девушка никогда не снимает с шеи. Когда его девушка, узнав отвратительную правду, не отбросит жуткую вещицу, откажется даже говорить об этом и продолжит носить кулон. Это для него окажется — слишком).
…И где в этой истории глупости, упорства и любопытства место страдающему отцу?
Филька с тревожным интересом наблюдал, как Янка подергивается, горбится и шевелит бровями. Когда она в задумчивости начала дергать себя за губу, он не выдержал. С сочувствием спросил:
— Ты хотела забыть?
— Я хотела понять, — сердито вскинулась Яна. Уронила руки на колени, выпрямилась, выпятила челюсть: не подходи.
— Получилось? — с любопытством спросил Филька, и Яна слегка расслабилась.
— Да ничерта… Пришлось пойти другим путем, — криво усмехнулась она. На мгновение представила, что бы вышло, если бы тогда можно было просто погуглить. Слегка содрогнулась от вероятной перспективы. — А потом отвлеклась как-то… — Яна подняла чашку, полюбовалась невиданным цветком. Задумчиво сказала: — А знаешь, я же пошла учиться на этнографа из-за этой чашки.
Филька выпучил глаза.
— Из-за чашки?
— Ну да.
— И кто из нас еще псих, — проворчал Филька. Яна засмеялась, посмотрела на полки, набитые книгами.
— Кто бы мог подумать, что когда-нибудь мне придется читать все это по работе! — улыбнулась она и вдруг подобралась. — Ракарский… — прошептала она; глаза полезли на лоб от возбуждения. — Макар Ракарский — твой отец?! Ты же — Филипп Макарович, да?!
— Ну, — напряженно кивнул Филька, нырнув глазами в сторону. — И что?
— Он же — легенда, рок-звезда! Правда, для очень узкого круга, — со смешком уточнила Яна. — Над его статьями до сих пор грызутся! И как я не сообразила, что ты…
— Ну, сообразила. И чего теперь? — почти враждебно спросил Филька, и Яна растерянно замолчала.
— Да ничего… — она поставила чашку. Краткая иллюзия возвращенной дружбы развеялась без следа. Перед ней сидел незнакомый, не слишком адекватный, возможно — психически больной человек, с которым ее связывала только необходимость. Пора покончить с этим, сделать то, ради чего она приехала. Проглотить, как пилюлю, и вернуться к своей жизни.
— Значит, пойдем в полицию все вместе, втроем, — холодно проговорила она. — Уговорим Ольгу, она же не дура. Расскажем… Вернее — поделимся подозрениями. Доказательств у нас нет, — она запнулась, пытаясь уловить смутную мысль, что вертелась на краю сознания. — Доказательств нет, — повторила она, — но если его проверят, то наверняка найдут улики. Я не понимаю, почему ни ты, ни Ольга до сих пор так не сделали. Это — единственный разумный путь.
— Да, разумный, — рассеянно ответил Филька, к чему-то прислушиваясь.