— И тут вы говорите неправду, — поймал его на новом факте лжи Виталий Викторович. — Вы ее убили, размозжив голову. А потом точно такими же ударами убили своих детей… Да и не старая была у вас собака, чтобы умирать.
Щелкунов не сводил пытливого взора с Богданова. Что творилось у того в душе, если таковая имелась, было неведомо. Заглядывать в душу чужого человека — пустое занятие. А вот на его лице можно было прочесть многое: растерянность, страх, ненависть, боль. Казалось, что оставалось совсем немного, чтобы дожать убийцу, и тогда он сознается в преступлениях. Но Федор Богданов продолжал сопротивляться, как показалось Щелкунову, из последних сил.
— А меня кто ж тогда, по-вашему, порезал? Я же едва кровью не истек, сознание терял… Едва со двора выполз, — возмутился подозреваемый.
— Так вы сами себя и порезали, — охотно ответил начальник отдела. — Тем самым ножом, которым до этого вы свою мертвую уже старшенькую дочку несколько раз ткнули, будто это бандиты сотворили, якобы ее добивая. То есть один из них вроде бы орудовал чем-то тяжелым, чем бил по голове, а другой будто бы резал жертву ножом. А потом вы свои отпечатки пальцев с рукояти ножа тряпочкой-то стерли. Ну, так вы, по крайней мере, полагали. Однако один отпечаток все же остался. В верхней части рукоятки, что примыкает к лезвию. — Виталий Викторович замолчал, чтобы усилить эффект своих слов, после чего добил детоубийцу следующими фразами: — У вас ведь сейчас сняли отпечатки пальцев?
Богданов со злым выражением лица отвернулся.
— Ну вот… — удовлетворенно сказал майор. — Сейчас наши специалисты как раз занимаются сличением ваших отпечатков с найденным отпечатком пальца на ноже. И я уверен: этот отпечаток принадлежит вам. Так что пока мне не принесли отчет по экспертизе отпечатков, советую вам признаться в преступлении. Суд это учтет… Хотя надо ли это вам.
Следственный прием про отпечаток пальца на ноже возымел действие. Федор Богданов думал с минуту, после чего сник и уныло произнес:
— Ну, я это убил, я… Не хотел я их убивать. Само как-то все получилось, словно это и не я был вовсе. Марфа ведь отказалась выходить за меня замуж из-за детей. Так и сказала: «Если бы не такой багаж — твои дети, — пошла бы за тебя». А так, мол, выходить за тебя равно что зубы на полку класть. Ну и затмение какое-то на меня нашло. Когда в себя пришел, гляжу, а из дочерей уже ни одной живой нету, всех я… порешил. Ну и стал потом следы заметать.
Сказав все это, Богданов замолчал, уронил голову на грудь и беззвучно заплакал.
— А собаку-то зачем убили?
— Марфа сказала, что не любит собак, боится их. Вот я ее и того… порешил! — утирая слезы, ответил Богданов. — В тот день я позвал Найду, и она так охотно засеменила за мной, не зная, что ее ждет. Остановились мы в лесочке, Найда на меня смотрит доверчиво, угощения ждет. У меня в ладони молоток, а вот ударить ее рука не поднимается. Найда даже как будто поняла меня… отвернулась. И в этот момент я ее прямо по самому темечку ударил. Сразу померла, только задними ногами два раза дрыгнула.
— Увести арестованного, — приказал Щелкунов. — Поместите в отдельную камеру. Опасаюсь, что до суда может не дожить, уголовники придушат.
Глава 8. Лопнувшее алиби Нины Печорской
Перед тем как навестить подругу Нины Веру Круглову, Валдис Гриндель решил провести почерковедческую экспертизу предсмертной записки Печорского. Если окажется, что записка — фальшивка, это явится еще одним доказательством причастности Нины к убийству мужа. Ведь она заявила, что записка якобы написана рукою мужа. Равно как и признала его подпись под текстом. Выходит — врала.
«А подержу-ка я ее и дальше в камере, — решил для себя Валдис Давидович. — Одиночество располагает к долгим вдумчивым размышлениям, в том числе здравым, и когда обнаружится, что записка и подпись под ней не принадлежат руке Печорского, ей ничего не останется, как признаться в содеянном преступлении и назвать имя сообщника. Если она, конечно, не полная дура.
— Впрочем, такового впечатления она не производит, — сам себе сказал старший следователь.
Сказать, что Валдис Гриндель обрадовался экспертному заключению относительно предсмертной записки Печорского и подписи под ней, — это ничего не сказать. Более точно будет описать его состояние следующими словами: он возликовал! Удовлетворенно потирая руки, Валдис Давидович дочитал почерковедческое заключение до конца, после чего отложил его и посмотрел вдаль. Его взор был ясен и чист. Теперь-то этой дамочке Печорской никак не отвертеться, и он непременно вырвет у нее признание в совершенном деянии. Даже неважна степень ее участия в убийстве коммерсанта Модеста Печорского: исполнитель она или просто соучастница, а может, не участвующая в насильственном удушении, но как-то опосредованно связанная с ним. Все равно ей кранты!
Нина Александровна стала неприятна Валдису Давидовичу с первого же взгляда, причина такого отношения была ясна: Печорская была прехорошенькой молодой женщиной, нравящейся мужчинам. Гриндель, следует признать, частенько заглядывался на хорошеньких и молоденьких женщин. А вот взаимностью они ему не отвечали — они на него не только не заглядывались, но практически никогда даже не смотрели в его сторону. Ну, разве что во время допросов. Вот здесь он царствовал по-настоящему!
Такое пренебрежение со стороны женского пола болезненно ранило Валдиса Давидовича, оскорбляло его мужское достоинство и порождало неприязнь ко всем симпатичным женщинам без исключения. Как же так, что его, такого умного, видного (как он полагал) и перспективного мужчину, обходят своим вниманием красивые девушки и миловидные женщины? И что такого было в покойном старике Печорском, что эта самая Нина вышла-таки за него замуж? Чего же такого нет в нем, Валдисе Гринделе, с его-то должностью, местом службы и статусом советника юстиции?
Кроме того, старшему следователю хотелось еще раз показать себя деятельным работником прокуратуры, которому по плечу самое запутанное дело. А там как знать, может, и в должности повысят… Взять хотя бы нынешнее непростое дело, которое он сумел распутать в самые кратчайшие сроки. Доказать виновность Нины Печорской было где-то и приятно — Гриндель в ее лице как бы наносил пощечину всем миловидным женщинам, не пожелавшим взглянуть на него — и полезно, поскольку раскрытие непростого преступления в несколько дней вполне могло приблизить его к желаемой цели: сделаться одним из заместителей прокурора республики.