Немцы — те узнаются по деловой, сосредоточенной мине на лицах, лишенных как английской фанаберии, так и франко-итальянской подвижности. Стандарт немецкого буржуазного дипломата: аккуратно причесанный, солидный, полноватый блондин в коричневом пиджаке; без намерения чем-либо выделиться из толпы, но зато втихомолку весьма внимательный к окружающему, как и полагается представителю потерпевшего временную аварию империалистического государства.
Наконец, американцы. Как ни странно, в первый момент мы их не могли выделить чем-нибудь собирательным из остальной толпы «акул империализма». И блондины, и брюнеты, и длинные, и короткие, и толстые, и худые, и живые, и флегматичные… Они даже начинали нам казаться внешне более, чем другие, похожими на советских делегатов, приобретших здесь вид весьма европеизированный, после московских вольностей в костюмах. Но постепенно для нас вырисовалась отличительная черта: американцы наглы!
Если в живости француза есть нечто от богемы, у итальянца от южного темперамента и даже от некоей поэтичности, то американец нацелен на присвоение окружающего. Один из делегатов США, не зная, что мы за ним наблюдаем, допустил на улице такой жест, будто намеревался обнять шедшую ему навстречу женщину. Хорошенькая швейцарка в ужасе шарахнулась, а компания американцев захохотала. Мы не знали, что и думать про таких «дипломатов»! Они без церемоний указывают пальцами одинаково и на дома, и на прохожих, которые почему-либо их заинтересуют…»
«Опять берусь за перо я. Мы с Костей шутим между собой, что участвуем на конференции «с правом обедающего голоса»: обедаем вместе с делегатами. Не сказал бы я, что Лига наций кормит очень вкусно. Изысканно — это да, однако мой замоскворецкий аппетит не разыгрывается на травянистую французскую кухню. Ни тебе жирных щец, ни пшенной кашки со свиным сальцем… Зато мороженого пломбир съедаем по нескольку порций зараз, так что видавший виды благообразный метрдотель начинает на нас коситься».
В своих корреспонденциях Пересветов писал:
«Дипломатическая победа советских делегатов на Женевской экономической конференции огромна. По их настоянию в международные решения впервые в истории вписан принцип мирного сосуществования двух различных социально-политических систем, капиталистической и социалистической. В 1922 году, на конференциях в Генуе и Гааге, буржуазные дипломаты об этом и слышать не хотели, они спали и видели Советский Союз под неограниченным контролем международных капиталистических консорциумов, восстанавливающих у нас частную собственность на земли, фабрики, заводы и рудники. В те дни лишь одна Германия, только что ограбленная Антантой по Версальскому миру, пошла на заключение с Советами торгового договора в Рапалло. А теперь, через пять лет, у нас «куча» торговых договоров с буржуазными странами, и вот наконец в Женеве официально признана советская государственная монополия внешней торговли, на основе которой Женевская конференция и рекомендует развивать экономические отношения с нами!..
Это ли не наша победа?
Нельзя умалять и значение еще одного шага советской делегации: от имени своего правительства она подтвердила заявленное нами впервые в Генуе ленинское требование всеобщего разоружения. Пусть буржуазные дипломаты отвергают его, — этим они лишь обнаруживают перед народами хищническую, агрессивную природу империалистических правительств и всего мирового капитализма, неспособного удержать свое господство без вооружений и войн.
Забавно было читать на этих днях в швейцарской буржуазной газете «Цюрихер цейтунг», что делегаты конференции «с удивлением (?) слушали» о превышении в СССР довоенного уровня промышленной продукции, о достижении этого уровня нашим сельским хозяйством!..
По-своему забавно (увы, трагикомично) и то обстоятельство, что признание принципа мирного сосуществования совпало во времени с бандитским налетом на советские торговые учреждения в Лондоне и с разрывом англо-советских отношений твердолобым правительством Чемберлена. Ведь представитель Англии Бальфур в эти самые дни голосовал в Женеве за упомянутый принцип, утвержденный конференцией единогласно!.. Поистине, правая рука не знает, что делает левая.
Международный престиж Советского Союза растет и крепнет, его политика мира торжествует. Если б это видел Ленин!..»
В Берлине «наших корреспондентов», по их возвращении из Женевы, встретил на вокзале Федя Лохматов и обрадовал Костю новостью: Федин брат Коля вернулся наконец в Москву и будет учиться в Институте народов Востока! Только что пришло от него письмо об этом.
Пока же он собирается зачем-то в Стрелецк. Пишет, будто ему сказали, что там арестован какой-то врач, которого он знал по деникинскому подполью. Едет за него вступиться.
На берлинской квартире Костю ожидало письмо от Уманской. Она сообщала, что в Стрелецке неожиданно арестовали ее отца. В местных органах ОГПУ ей удалось выяснить, что Уманского обвиняют в службе у белых в 1919 году. Это было серьезнее обвинения во «врачебном убийстве», опровергнутого товарищеским судом полутора годами ранее.
Первая мысль Елены была о председателе ревкома. Вот чей отзыв был бы незаменим сейчас! Сама она подала заявление, что ее отец помогал красным партизанам, но со свидетельством дочери могли не посчитаться. Уманская тут же написала в Москву, в отдел кадров ЦК партии и в Политуправление РККА, где фамилию стрелецкого предревкома 1919 года, конечно, знают, с просьбой помочь ей отыскать его.
Читая об этих подробностях, Костя подивился: Елена пишет, что отец арестован в Стрелецке, а Федя говорит, что его брат помчался в Стрелецк вызволять из-под ареста какого-то врача, знакомого ему по деникинскому подполью. Странное совпадение! Не означает ли оно, что фамилия, которую не знала Уманская, была «Лохматов»?!..
Так это за Николая она, по ее словам, могла бы выйти замуж?.. А сейчас они свидятся, после стольких лет!..
Не ощутив при этих мыслях укола ревности, Костя лишний раз убедился, что возвращается к Ольге весь, целиком и бесповоротно.
В ясное тихое утро огромный город, прибранный за ночь дворниками, выглядел свежо и чисто. Открытое берлинское такси мягко шепталось шинами с накатанным темным асфальтом.
Костя держал Олину руку в своей. Называя площади и улицы, которыми они проезжали, он обращал ее внимание на мелькавшие то тут, то там красные флажки. Чем дальше от центра города, тем чаще эти флажки высовывались из полуподвального или чердачного окна, а на рабочей окраине ими уже закраснелись окна сплошь, по обеим сторонам улицы.
ebooksa