— Стюденту! — возразил крикливо извозчик. — Стюденту советская власть небось по два фунта хлеба в день выдает, а моей кобыле — шиш с маслом! Она у меня бессознательная меньшевичка-оппортун, совзнаков не жует, ей сенца подавай… Овес уж и забыла как на зубах хрустит.
Мальчишка набивался с салазками:
— Свезем за десятку?
В кармане у Кости всего лишь была «двадцатка» (миллионов рублей) на случай, если не сразу выплатят стипендию. Небольшое денежное пособие, выданное на переезд в Москву Еланским губкомом, он оставил семье.
Пересветов сдал чемодан и книги в камеру хранения. Выйдя на площадь уже налегке, с одним портфелем, он вспрыгнул на подножку перегруженного трамвая и кое-как протиснулся внутрь.
Толстая кондукторша в ватном бушлате и валенках, с колодкой трамвайных билетов в виде растрепанной бумажной швабры, бойко объявляла очередную остановку:
— Церковь Василия Косорыльского! Кому сходить?
— Невежество! — Обернувшись на этот возмущенный возглас, Костя увидел волосатого священника в меховой шапке. — Храм Василия Кесарийского, а ты что кричишь? Преподобный Василий Кесарийский!
— Косорыльский… А я как сказала? Что вы ко мне цепляетесь, гражданин?
Через остановку или две она объявила «Садово-Трухмальную», и Костя сошел пересесть на трамвай «Б», ползавший по Садовому кольцу.
— А, наш опоздавший!
Секретарь института Уманская, молодая женщина с большими карими глазами, за письменным столом что-то быстро переписывала чернилами с карандашного текста. В канцелярии было прохладно, секретарша сидела в синем рабочем халате поверх платья и с беретом на голове, закрывавшим прическу.
— Что же вы не явились вчера? — спросила она, не отрываясь от бумаг. — Вчера мы справляли первую годовщину существования института.
— Я не знал.
— Представители были от ЦК партии, от Исполкома Коминтерна. Торжественное заседание в актовом зале, фотографировались… Затем банкет: в спортивный зал столы принесли, вместе сдвинули, — пояснила она, оглядывая Костю, пока перевертывала лист бумаги, и усмехнулась, сдерживая зевоту. — Мало этого, под утро еще пляску затеяли в коридоре… Вы сейчас идите к Семену Ефимовичу Геллеру, он распорядится о жилье для вас.
— Кто это Геллер?
— Геллер?.. Выборный заместитель ректора по хозяйственным делам, слушатель философского отделения… На третьем этаже вторая комната налево.
«Что значит Москва!» — крутя головой, усмехался про себя Пересветов, поднимаясь на третий этаж по лестнице. В Еланске совсем еще недавно спорили, как обставлять открывающийся партийный клуб: некоторые отвергали «нэповскую роскошь» и предлагали ограничиться деревянными лавками-топчанами. А тут — юбилей с банкетом…
Отыскав комнату Геллера, он постучался раз и два, прежде чем ему ответили неясным возгласом. Приоткрыв дверь, увидал рукав пиджака, свисавший со спинки стула, и высунутую из-под одеяла босую мужскую ногу. В небольшой комнате с белеными стенами помещался у окна стол, заваленный книгами и рукописями, на полу валялись ботинки и рядом с ними роговые очки, наполовину вынутые из футляра.
— Что вам, товарищ?