— Вы о нем слышали? — спросила я.
— Да.
— Он был в театре сегодня вечером?
Я знала, что фрау Люббиг смотрит все спектакли из-за кулис, зорко наблюдая за порученной ее заботам актрисой, чтобы вовремя привести в порядок надорванный подол или сбившийся набок парик.
— Да, фройляйн Кислер.
— Это тот, что остался стоять после последних аплодисментов?
Она вздохнула.
— Да, фройляйн Кислер.
— Что вы о нем знаете?
— Не хотелось бы рассказывать, фройляйн Кислер. Не по чину мне.
Я подавила улыбку: ох уж эта притворная скромность фрау Люббиг. В ее сокровищнице хранилось столько тайн, что это делало ее во многих отношениях самой влиятельной персоной в театре.
— Вы сделаете мне большое одолжение.
Она помолчала, делая вид, что обдумывает мою просьбу.
— До меня доходили только сплетни и слухи. Не всегда лестные.
— Прошу вас, фрау Люббиг.
— В общем… — Я видела ее в зеркале: она словно перелистывала аккуратно сохраненное в памяти досье, прикидывая, какой кусочек информации выдать. — У герра Мандля еще та репутация в делах с женщинами.
— Как и у любого мужчины в Вене, — со смехом отвечала я. Если дело только в этом, можно не волноваться. С мужчинами я умела себя поставить. Во всяком случае, с большинством мужчин.
— Дело не сводится к обычным интрижкам, фройляйн Кислер. Один его роман закончился самоубийством молодой немецкой актрисы Евы Мэй.
— Какой ужас, — выдохнула я, хотя, имея за плечами свою собственную историю разбитых сердец и попытку самоубийства одного из отвергнутых воздыхателей, я не могла судить его слишком строго. История, конечно, ужасная, но эта пикантная подробность — явно не все, что известно фрау Люббиг. По ее тону я чувствовала, что она что-то скрывает и ей есть что еще рассказать. Ей просто хотелось, чтобы я поупрашивала ее подольше.
— Если вы знаете еще что-то, я буду вам очень обязана.