Одна в мужской компании

— А может, Ламарр? — послышался голос сквозь рокот волн, разбивающихся о корпус огромного океанического лайнера. Миссис Маргарет Майер всегда говорила так, чтобы ее неповторимый голос был слышен всем.

Ее муж, мистер Луис Б. Майер, взял ракетку со стола для пинг-понга и повернулся к ней.

— Повтори, — не попросил, а скорее скомандовал он. Основатель и руководитель MGM Studios, самой престижной киностудии в Голливуде, он привык отдавать приказы даже собственной жене. Она, впрочем, редко спускала ему подобный тон без всякого протеста.

— Ламарр, — властно и настойчиво повторила она, обращаясь к мистеру Майеру и его компании голливудских деятелей. Они бросили игру в пинг-понг — и игроки, и зрители — и тоже повернулись к миссис Майер. Она, единственная из женщин, умела привлечь их внимание, иногда даже почтительное.

— Звучит неплохо, — заметил мистер Майер, дымя своей неизменной сигарой. Его обычно суровое лицо посветлело.

— Верно, босс, — поддакнул кто-то из его людей. Интересно, его помощникам вообще позволено хоть изредка думать своей головой? Точнее, позволено ли высказывать эти мысли вслух?

— Что мне это напоминает? — словно бы сам себя спросил мистер Майер.

— Барбару Ла Мар, звезду немого кино, ту, что умерла от передозировки героина. Ты же помнишь ее? — добавила миссис Майер многозначительным тоном, изогнув правую бровь, словно намекая на некие особые обстоятельства. Я видела такое же выражение на ее лице, когда он болтал с какой-то красоткой у бассейна на борту «Нормандии». Нетрудно догадаться, что между мистером Майером и Барбарой Ла Мар что-то было. Слухи о шашнях киномагната (некоторые называли это «охотой») дошли даже до венского актерского сообщества.

— Верно, верно, — ответил он со слегка пристыженным видом, какого я за ним не замечала за все эти четыре дня в море.

Во время этого разговора, а вернее, все то время, что мужчины играли в пинг-понг, я не покидала своей позиции — бок о бок с миссис Майер, стоявшей у палубного ограждения, — хотя ветер и растрепал мне всю прическу. Я знала, что самое безопасное место на судне — рядом с женой самого влиятельного мужчины, и намерена была его держаться. Вслушиваясь в разговор мужчин, я отметила, что меня обсуждают так, будто меня нет рядом, будто я какая-нибудь вещь, имущество — и, в сущности, теперь, после того как я заключила сделку, так оно и было.

Первый этап переговоров по поводу этой сделки состоялся еще в Лондоне, хотя мистер Майер, возможно, об этом и не догадывался. Стремясь поскорее убраться как можно дальше, я бежала из Парижа в Лондон, как и планировала. Досюда моему мужу, при всем его влиянии и связях, было не дотянуться. Только добравшись до британской столицы, я перестала то и дело озираться, опасаясь, не преследует ли меня Фриц. До тех пор его квадратная челюсть и злобные глаза мерещились мне в лице каждого встречного, и в поезде, и на улицах. Я так и ждала, что он вот-вот объявится, готовый расквитаться со мной за побег.

Оказавшись в Лондоне, я поняла, что пришло время подумать о средствах к существованию. Те деньги, что я привезла с собой, как и те, которые выручу за продажу драгоценностей от Cartier, рано или поздно закончатся. Единственной профессией, которой я владела, было актерское ремесло, но заниматься им я могла только там, где Фриц не сможет мне помешать, и теперь, когда Гитлер поднял голову и нюрнбергские законы замаячили на горизонте, единственным безопасным местом работы для еврейской актрисы-эмигрантки, даже если никто не знает о ее еврействе, оставался Голливуд. По старым актерским каналам до меня уже почти год доходили слухи о тайном исходе еврейских артистов в Америку.

Я нашла лазейку, чтобы представиться мистеру Майеру — через Роберта Ричи, который разыскивал новые таланты для MGM. Нас познакомил мой бывший наставник Макс Рейнхардт — тот уже и сам работал в Америке. По словам мистера Ричи, мистер Майер проводил собеседования в своем гостиничном номере в отеле Savoy. Одной мне туда идти не хотелось (я представляла, что может повлечь за собой «встреча в гостиничном номере»), и я упросила мистера Ричи поехать со мной. Сказала, что мне нужен переводчик — это была отчасти правда. Английским я владела кое-как, а мистер Ричи мог бы при необходимости переводить: он немного понимал те языки, на которых говорила я. Но на самом деле он был нужен мне еще и в качестве охранника.

Когда дверь номера распахнулась, я, к своему огромному облегчению, увидела, что буду беседовать с мистером Майером не с глазу на глаз. Меня встретила группа мужчин в темных костюмах: они выстроились вдоль стены и словно приклеились к ней, как обои. Среди них был и Бенни Тау, человек, которого мистер Майер называл своей правой рукой, и Говард Стриклинг, его представитель в прессе. Мистер Майер оглядел меня с головы до ног, даже велел повернуться несколько раз и пройтись перед ним. Затем разговор зашел об «Экстазе».

— Здесь, в Америке, мы снимаем благопристойные фильмы. Фильмы, которые можно смотреть всей семьей. Мы не демонстрируем те части женского тела, которые предназначены только для глаз мужа. Это понятно?

Я кивнула. Я была готова к этому вопросу. Я знала, что «Экстаз» теперь повсюду будет меня преследовать.

— Мне и самой больше не хочется сниматься в непристойных фильмах, мистер Майер.

— Это хорошо. — Он долго и пристально смотрел на меня, потом добавил: — И никаких евреек. Американцы не потерпят евреек на экране.

Я-то ожидала от Америки большей терпимости. По своим каналам я выяснила, что мистер Майер и сам по происхождению русский еврей, а в Лондон приехал в том числе за тем, чтобы отобрать среди еврейских артистов-эмигрантов тех, кого стоит взять к себе в Голливуд. Не из сострадания, а потому, что еврейские таланты, которых выжили из профессии нюрнбергские законы, можно было скупать за бесценок.

Знает он, что я еврейка, или только подозревает?