Одна в мужской компании

Я ничего не говорила Джину ни о вероятном происхождении Джеймси, ни об обстоятельствах его усыновления — ведь он даже не знал о том, что я сама еврейка. Может быть, если бы я сказала правду, это укрепило бы его привязанность ко мне? Или к Джеймси? Одно он, конечно, понимал: это усыновление — попытка стать ближе друг к другу. Уже одна его готовность пойти в этом мне навстречу (хотя у него самого уже была дочь) вызвала у меня теплые чувства. Я держала Джеймси на руках, смотрела на Джина, и мне казалось, что теперь у нас есть все, чего недоставало прежде. Но и с появлением ребенка в доме мы не стали дружной семьей, как я надеялась — мы по-прежнему жили каждый своей жизнью, и стало ясно, что разрыв неизбежен.

Я начала читать то, что написал Джин. Меня немного подбодрил список качеств, которые его во мне восхищали: мой европейский шарм, красота, умение быть хорошей матерью и хозяйкой и, наконец, ум. Я взглянула на Джина и чуть улыбнулась ему, но он этого не видел. Он внимательно изучал то, что написала о нем я.

Я приготовилась читать про свои недостатки. Но этот список был пуст.

Я сдвинула брови, подняла глаза от бумаги и встретилась взглядом с Джином.

— Ты ничего не написал о проблемах.

— Нет.

— Почему?

— Потому что это не твои проблемы, Хеди. Не твои недостатки. Мои.

— Как это понимать?

Глаза у Джина стали мягкими, почти грустными.

— Ты выходила за меня замуж с совершенно понятными ожиданиями. Муж, дом, семья. Но я не могу дать тебе то, чего ты хочешь. Не могу быть отцом еще одному ребенку. Во всяком случае, сейчас.

Я кивнула. Теперь я поняла. Ничего в этом браке уже не поправить, не улучшить. Все кончено.

Джин решился наконец прервать молчание и сказал то, что мы оба думали, но никто не хотел сказать первым.

— Пора идти к адвокату?

Я кивнула. Ничего другого и вправду не оставалось.

— А как же Джеймси? — спросил Джин, мотнув головой в сторону спящего ребенка.

Что он имеет в виду? Кто из нас получит опеку? Или он спрашивает о другом, немыслимом? Не отдать ли его обратно?

Я взяла сына из колыбели и прижала к себе. Джеймси тихонько хныкнул, но не проснулся.

— Он останется со мной, — сказала я, понимая, что миссис Бертон, няня Джеймси, будет проводить с ним гораздо больше времени, чем я — с моей работой иначе невозможно. И все же я считала, что его жизнь здесь, в Америке, будет намного лучше, чем та судьба, что ожидала его в Европе.

Джин кивнул и ласково погладил меня по руке.