— Спасибо за цветы. Очень красивые и… — я не сразу подыскала нужное слово, — изысканные.
— Они лишь бледное отражение моего восхищения вашей игрой.
Гладкие слова так и лились у него изо рта.
В комнате повисло неловкое молчание. Обычно у мамы, неизменно ловкой в светском общении, всегда была наготове подходящая реплика, но этот гость, кажется, всех выбил из колеи. Папа пришел на выручку.
— Герр Мандль рассказывал нам о своей любви к искусству.
— Да, — обернулся тот ко мне, — я узнал, что ваша матушка до замужества была концертирующей пианисткой. Признаюсь, я уговорил ее сыграть, хоть она и уверяла, что выступает теперь только в кругу семьи. Ее исполнение Бетховена было мастерским.
То, что мама согласилась сыграть для него, куда яснее говорило мне о том, насколько напуганы мои родители, чем папин вчерашний монолог о политических и военных махинациях Мандля. Двадцать лет назад, оставив карьеру, чтобы выйти замуж за папу, мама поклялась никогда не играть больше ни для кого, кроме родных. И со своим обычным упрямством оставалась верной этому обету до сегодняшнего вечера.
— Полагаю, вы и свою дочь научили прекрасно играть, — сказал он.
— Собственно говоря… — нерешительно проговорила мама.
Я понимала — мама не в силах заставить себя похвалить мою игру. Она требовала полного совершенства и всегда оставалась недовольна моими стараниями, так же как и моей внешностью. Она как будто считала, что я родилась красивой нарочно, исключительно ей назло.
— Вы видели еще какие-нибудь новые спектакли в этом месяце, герр Мандль? — Я постаралась отвлечь внимание от мамы, которая была явно не в своей тарелке, и перевести разговор на более общую тему. Не хотелось, чтобы мама стала заполнять паузу нервической болтовней, да еще нелестной для меня.
Мандль перевел свои карие глаза на меня, встретившись со мной взглядом.
— Правду сказать, фройляйн Кислер, после вашего исполнения роли Сисси мне не хочется даже смотреть на других актеров и актрис. Я хожу только в Венский театр.
От такого напора мне стало неловко и очень хотелось отвести глаза. Но я чувствовала — он хочет видеть во мне не застенчивость, а силу. Поэтому я выдержала его взгляд и произнесла те слова, которых требовал этикет:
— Вы слишком льстите мне, герр Мандль.
— Я искренен в каждом слове, и каждая роза досталась вам заслуженно.
Мама пришла в себя и проронила фразу, отрепетированную несчетное количество раз, начиная с самого моего детства. Я слышала ее постоянно, стоило кому-то назвать меня хорошенькой, похвалить мою фортепьянную игру или актерское искусство, и особенно, когда папа объяснял мне устройство автомобильного двигателя или технологию производства фарфора.
— Избалуете вы мне девочку, герр Мандль.
Эта фраза не была шутливым и ласковым упреком, как могло показаться со стороны. Это было отражение ее искреннего чувства — я не заслуживаю, чтобы меня баловали, мне и так уже дано слишком много, хотя я — по самой внутренней сути своей — ничего хорошего не достойна.
Сумеет ли этот незнакомец расслышать осуждение, прячущееся за мамиными словами?
ebooksa