Головы жрецов и сенаторов приблизились, встревоженные и любопытные. Сочувственный шепот пробежал по толпе, как зыбь по воде, задетой ветерком. Но Гедония Метелла снова села и, предчувствуя грозящее ей несчастье, воскликнула громким голосом:
— Фламины Юпитера и вы, жрецы Августа, заставьте замолчать эту женщину, которая говорит здесь, оскорбляя законы, и отведите ее в тюрьму, где она должна бы находиться! Суд цезаря осудил ее, она уже более не жрица!..
Но жрец Аполлона, подняв лавровую ветвь, которую держал в руке, возразил:
— Нельзя приказывать молчать пифии, которая посвятила себя своему богу. Ты выслушаешь ее, да, ты выслушаешь ее молча и до конца, дочь Метеллия и супруга консула, и вы все выслушаете ее. Это ее лебединая песнь!..
Ни один сенатор не двинулся, ни один жрец не раскрыл рта. Бесчисленная толпа не шевелилась и затаила дыхание. Альциона, по-видимому, не слышавшая ни восклицания Гедонии, ни речи старого жреца, продолжала кротким, почти детским голосом, мало-помалу крепнувшим под волнами переживаемого внутреннего трепета.
— Пять лет тому назад отец мой Мемнон и я были посланы египетскими мудрецами для того, чтобы принести в эту страну луч святого света. Тогда я встретила этого человека, Омбриция Руфа, на свадьбе бесстрашного Гельвидия и благородной Гельвидии. Он умолял меня открыть ему доступ в светлый мир, ключом к которому я обладала. Я обещала ему это. Он поклялся мне в любви… у фонтана лотосов… и я полюбила его… (здесь Альциона сделала недоумевающий жест рукою и опустила голову, как бы смотря в бездну). О! Я не надеялась стать его женою, как эта женщина, перед лицом народа и в царственной славе. Я хотела ввести его на небо Изиды на священной барке… Он вернулся бы… иным… героем… полубогом… в этот город… с божественными мыслями… с огненными цветами и светозарными мечами…, а я осталась бы безвестной, в храме… закутанной в покрывало… его тайной возлюбленной… его прорицательницей! Но это была лишь девичья греза! Омбриций, ты предпочел последовать за могущественной патрицианкой. Она сделала тебя консулом, но она же облекла тебя в покровы мрака, она влила в сердце твое яд лжи и ненависти, она запятнала твои руки кровью соперника. Чтобы заглушить голос Изиды, она заставила закрыть ее храм и бросить в темницу ее учеников. Но берегись, Гедония Метелла! Оковы твоих жертв разобьет огонь! Стены их темниц расступятся и рухнут на тебя. И барка Изиды, трирема, которую ты хотела сжечь, отплывет к иным берегам, ускользнет от твоих преступных и святотатственных рук… И ты тоже, Омбриций Руф, берегись! Ибо на брачном ложе твоем вакханка превратится в фурию!
— Ты сама фурия! — воскликнула Гедония Метелла вне себя. — Как можете вы позволять, чтобы она обрызгивала меня пеной своей ненависти? Жрецы Юпитера, низкие трусы, заткните ей рот!
Но жрецы не слушали жену консула. Онемев от изумления, они следили за движениями иерофантиды, приковавшись взглядами к ее устам. Она продолжала тихим и горестным голосом:
— О, будь спокойна, Гедония Метелла, я не помешаю совершиться твоему бракосочетанию. Но и Альциона тоже должна принести тебе свадебный подарок, Омбриций. Другие принесли тебе благовония, оружие, трофеи, я же приношу тебе этот цветок — тот цветок лотоса, который ты велел мне блюсти, — твою душу… Я лелеяла его как свое единственное сокровище. Цветок этот был моей любовью, моим безумием и моею славою. Ради него я все забыла, родную Грецию, Египет, моего отца и даже самую Изиду. Из-за него я томилась и горела, ради него я жила и ради него умираю. И вот! Эта душа, ради которой я отдала все, эта душа, которую я хотела вознести на небо как горящий светильник… вот она!.. Но взгляни… она мертва!
С жестом отчаяния Альциона протянула руку в пространство. Но вдруг она упала на ступени, бледная, как воск, сжимая в своих руках увядший цветок. Консул спустился со ступеней и склонился над ее телом. Он прикоснулся к волосам, они были смочены холодным потом. Он приложил руку к ее груди, чтобы послушать сердце, оно едва билось. Тогда Омбриций с отчаянием воскликнул:
— Альциона! Альциона!
Казалось, он впервые понял все, что заключалось в этом имени. Жрец Аполлона тоже нагнулся послушать сердце иерофантиды. Через минуту он выпрямился и, обернувшись к площади, проговорил с торжественным жестом:
— Она умерла!
Толпа тотчас же устремилась к лестнице. Все хотели видеть лицо иерофантиды, душа которой отлетела вместе с ее лебединой песнью. Все хотели видеть ее священное тело.
В это мгновение всех оглушил страшный шум. Это было громыхание подземного грома. Он пронесся где-то в земных недрах, потрясая почву грохотом сотен тысяч военных колесниц, устремляющихся в беспорядке, и рокотом грома в тучах. Это длилось несколько секунд. Шум стих, и все успокоилось. Ни один дом не рухнул, но в течение нескольких секунд все колебалось — люди, памятники, обелиски. В течение нескольких секунд форум походил на волнующееся море, а окружные храмы — на суда, бросаемые бурей. Крик ужаса, вылетевший из тысяч грудей, поднялся над площадью:
Землетрясение! Шестнадцать лет тому назад город был разрушен землетрясением. При этом новом колебании почвы, возвещающем новые несчастья, панический ужас овладел человеческим муравейником. Опрокидывая солдат, жрецов и сенаторов, толпа ринулась со ступеней на площадь, как море во время отлива, и разбежалась во все стороны с воплями и проклятиями.
Омбриций по-прежнему стоял на коленях возле мертвой, положив левую руку на ледяной лоб жрицы, а правую на ее умолкнувшее сердце. Гедония Метелла присутствовала при этом зрелище, неподвижная, безмолвная, ухватившись рукой за опустевший трон и в первый раз в жизни парализованная страхом сильнее ее воли. Но не слыша более страшного подземного грома и видя разбегающийся народ, Гедония спустилась по ступенькам, схватила Омбриция за руку и, тряхнув его, сказала:
— Несчастный! Ты останешься здесь или пойдешь за мною?
Омбриций встал, с растерянным видом провел рукой по лбу и пробормотал:
— Да, да пойдем!
ebooksa