— А зачем ты туда лазил? — сказала она. — Да не стой под дождем, дуралей.
— Ни за чем, — ответил Ластер. Поднялся на крыльцо.
— И не смей мне на порог без охапки дров, — сказала Дилси. — Я тут и дрова за тебя таскай, и плиту за тебя топи. Говорено тебе было вчера, чтоб наносил полон ящик, прежде чем на артистов идти.
— Я наносил, — сказал Ластер. — Полный-полный.
— Куда же дрова девались — улетели?
— Не знаю, мэм. Я их не трогал.
— Сейчас же давай наноси, — сказала Дилси. — А потом ступай наверх, займись Бенджи.
И закрыла дверь. Ластер пошел к поленнице. Сойки крикливо взмыли над домом всей стайкой и опять вернулись на деревья. Ластер поглядел. Поднял камень, швырнул в них:
— Кы-ыш! Обратно в пекло улетайте.[59] Вам там срок до понедельника.
Нагрузясь гороподобной, застящею свет охапкой, он взобрался, пошатываясь, на крыльцо и слепо ткнулся, грохнул в дверь дровами, роняя поленья. Дилси подошла и открыла дверь, и он двинулся наугад через кухню.
— Полегче, Ластер! — крикнула она, но Ластер уже с громом и треском обрушил дрова в ящик.
— Уфф! — выдохнул он.
— Ты что, хочешь разбудить весь дом? — сказала Дилси и шлепнула его ладонью по затылку. — А теперь марш наверх одевать Бенджи.
— Да, мэм, — сказал Ластер. Направился опять к наружной двери.
— Куда ж ты? — сказала Дилси.
— Я лучше обойду кругом, подымусь с парадного, а то еще разбужу и мис Кэлайн, и всех.
— Иди с черного хода, делай, что велят, — сказала Дилси. — Ну иди же, одень Бенджи.
— Да, мэм, — сказал Ластер, вернулся и пошел через столовую. Створка двери покачалась, перестала. Дилси занялась тестом. Мерно вертя ручку мукосейки над хлебной доской, она вполголоса запела что-то почти без мотива и слов, монотонное, строго-печальное, а мука негустым ровным снегом сеялась на доску. В кухне стало теплеть, внятнее забормотали миноры огня, и Дилси запела погромче, словно голос ее оттаял в тепле, — и тут из внутренних покоев опять донесся голос миссис Компсон. Дилси подняла лицо, вгляделась — как будто глаза ее, проницая потолок и стены, способны были видеть и действительно увидели старуху, вставшую на лестничной площадке и с неукоснительностью автомата повторяющую ее имя.
— О господи! — сказала Дилси. Положила мукосейку, обтерла руки о подол передника, взяла грелку со стула и, обкутав передником ручку, сняла было чайник, пустивший уже струйку пара. — Несу-несу, — отозвалась она. — Только что закипело.
Однако хозяйке требовалось теперь другое, и, за горлышко держа грелку, как неживую курицу, Дилси прошла к лестнице.