— Вот оно что, — сказал он. — О темпера! О морес![71] О черт! Неужели вы, безмозглые млекопитающие, убеждены, что мужчина, любой мужчина… Вы думали, я добиваюсь этого? Думаете, если б добивался, то ждал бы так долго?
Женщина бросила на него быстрый взгляд.
— Если б не ждали, то ничего бы не добились.
— Что? А-а. Понятно. А сегодня вечером?
— Я решила, что вы…
— Значит, теперь пошли бы на это?
Женщина взглянула на Гудвина. Тот слегка похрапывал.
— Нет-нет, не прямо сейчас. Но расплатитесь немедленно, по требованию?
— Я решила, что вы ждете такой расплаты. Ведь я же сказала, что у нас нет… Если этого мало, я вас не виню.
— Речь не о том. Сами знаете, что не о том. Неужели вы не можете представить, что человек готов делать что-то лишь потому, что считает это справедливым, необходимым для гармонии вещей?
Женщина неторопливо вертела в руке конфету.
— Я думала, вы злитесь на него.
— На Ли?
— Нет. — Она коснулась рукой ребенка. — Потому что мне приходилось носить его с собой.
— То есть, по-вашему, он мешал бы нам, лежа в изножье кровати? Пришлось бы все время держать его за ножку, чтобы не упал?
Женщина поглядела на Хореса, глаза ее были серьезны, пусты и задумчивы. Часы на площади пробили двенадцать.
— Господи Боже, — прошептал Хорес. — С какими людьми вы сталкивались?
— Я однажды так вызволила Ли из тюрьмы. Из Ливенуорта. Когда знали, что он виновен.
— Да? — сказал Хорес. Протянул ей коробку с конфетами. — Возьмите другую. Эта уже совсем измята.
Женщина взглянула на измазанные шоколадом пальцы и на бесформенную конфету. Хорес предложил свой платок.