Собрание сочинений в 9 тт. Том 3

А ничего. Сидит и едет и смотрит так, словно землю первый раз в жизни видит — дорогу, деревья, столбы телефонные. Она его и не видела, пока он к задней двери не подошел. Да ей и незачем было. Только ждать — и больше ничего. И она это знала

Его?

Ну да. Стоял на обочине, когда мы выехали за поворот. Стыдно не стыдно — а стоит, побитый, но упрямый — и спокойный притом, как будто накрутил и довел себя до последнего, последнее средство испробовал и знает теперь, что доводить себя больше не придется. Он продолжает:

«На меня он и не посмотрел. Я только затормозил, а он уже — бегом к задней двери, где она сидит. Обошел кузов и стал там, а она даже не удивилась.

— Я слишком далеко зашел, — он говорит. — И провалиться мне на этом месте, если я теперь отступлюсь. — А она смотрит на него, словно с самого начала знала, как он себя поведет, когда он сам об этом еще и не думал, — и, как бы он себя ни повел, всерьез это принимать не надо.

— А никто вам и не велел отступаться, — она говорит». Он смеется, лежа в постели, смеется долго. «Да, брат. С женщиной тягаться бесполезно. Ведь знаешь, что я думаю? Я думаю, она просто каталась. По-моему, у ней и в мыслях не было догонять того, кого они искали. И никогда она, по-моему, догонять не собиралась — только ему еще не сказала. Я думаю, она это первый раз в жизни так далеко от дома ушла, чтоб засветло не успеть вернуться. И благополучно в такую даль забралась, а люди ей помогают. Вот она, я думаю, и решила еще немного покататься, белый свет посмотреть — знала, видно, что как осядет теперь, так уж — на всю жизнь. Вот что я думаю. Сидит себе сзади, и он там при ней, и малыш — он даже кушать не перестал, все десять миль так и завтракал, чем тебе не вагон-ресторан? — а сама на дорогу глядит, любуется, как столбы да изгороди назад бегут, словно это — цирковой парад. Немного погодя я говорю:

— А вот вам и Солсбери.

А она говорит:

— Что?

— Солсбери, — говорю, Теннесси. — Оглянулся и на лицо ее посмотрел, а она уже как будто приготовилась и ждет, когда ее удивят, и знает, что удивление будет приятное. И, видно, так оно и случилось, как она ждала, и ей это подошло. Потому что она говорит:

— Ну и ну. Носит же человека по свету. Двух месяцев нет, как мы из Алабамы вышли, а уже — Теннесси».

Послесловие

РОМАН ГНЕВА И СОСТРАДАНИЯ

Накануне нового, 1931 года Фолкнер сел за письменный стол в своем недавно купленном и отремонтированном им самим доме Роуан-Ок, чтобы подвести итоги прожитого года. Ну что ж, кое-чего он достиг. Ему наконец удалось пробить стену непризнания в больших журналах и напечатать четыре рассказа. За последние полгода он получил 1700 долларов гонорара. Однако Фолкнер предвидел, что расходы его неминуемо увеличатся. Тем более что они с Эстелл ожидали рождения ребенка.

Девочка, названная Алабамой в честь тети Алабамы, родилась 11 января 1931 года. Роды были преждевременными, и через девять дней девочка умерла. Как вспоминали близкие, Фолкнер словно окаменел от горя. Он очень любил детей и так хотел иметь своего ребенка. При том, что он вообще был человеком замкнутым, теперь он совсем ушел в себя.

В январе в журнале «Скрибнере мэгэзин» был напечатан рассказ «Засушливый сентябрь». Фолкнер давно работал над этим сюжетом, не раз переписывал рассказ, посылал его в разные журналы, но редакторы неизменно отказывались печатать его, боясь, видимо, касаться такой острой темы, как линчевание негра по одному только подозрению в оскорблении белой женщины. И вот наконец рассказ был напечатан.

А первым рассказом, который Фолкнер написал в Роуан-Оке, стал рассказ «Красные листья», в котором писатель обратился к истории давних хозяев здешних мест — индейцев племени чикесо. Он послал этот рассказ в журнал «Сатердей ивнинг пост», и редакция купила рукопись, заплатив за нее автору 750 долларов. Это дало возможность хозяину Роуан-Ок провести в свой дом электричество.

9 февраля вышел в свет роман «Святилище». На этот раз надежды и расчеты Фолкнера оправдались. Роман сразу же завоевал скандальный успех. За первый месяц было продано 3519 экземпляров — в три раза больше тиража «Шума и ярости» и «Когда я умирала», вместе взятых. К 1 апреля количество проданных экземпляров «Святилища» достигло цифры 6457.

Роман вызвал множество откликов в печати. На этот раз Фолкнер в отличие от своей обычной манеры не читать рецензий и не обращать на них внимания, не был столь равнодушен. Однажды он спросил у жены: «Что ты думаешь об этих рецензиях?» Эстелл в свое время сама была шокирована романом, но отзывы ее удивили. «Они ничего не поняли, — сказала она мужу. — Похоже, что они не читали книги».

В Оксфорде реакция на «Святилище» приобрела характер городского скандала. Друг Фолкнера и хозяин местной универсальной лавки, где продавалось все, включая и книги, заказал некоторое количество экземпляров, однако те, кто решался купить книгу, просили завернуть ее в бумагу, чтобы соседи не видели. Отец Фолкнера, увидев однажды этот роман у одной студентки университета, пытался вырвать книгу у нее из рук, повторяя: «Это неподходящее чтение для такой милой девушки!» Он даже пытался добиться того, что продажа книги была запрещена хотя бы в их городе. Однако мать Фолкнера, мисс Мод, на этот раз оказалась на стороне сына. Она твердо сказала мужу: «Оставь его в покое. Он пишет то, что должен писать».

Окрыленный успехом «Святилища», Фолкнер вернулся к идее, которую он четыре года назад высказывал в письме издателю Хорэсу Ливрайту: «Выпустить сборник рассказов о моих согражданах». Теперь он начал составлять такой сборник. Рассказов о Иокнапатофском округе на сборник не хватало, поэтому первый раздел сборника должен был состоять из рассказов о Первой мировой войне, на которой Фолкнеру так и не удалось побывать, но которая вошла в его сознание. Во второй раздел — наиболее сильный — вошли шесть рассказов о Йокнапатофском округе, а в третий раздел Фолкнер включил свои ранние рассказы, написанные на материале его европейского путешествия.