— Тогда прочти ты, — сказал капрал четвертому. Тот быстро отбарабанил:
— Бенедиктус. Бенедикте. Бенедиктиссимус. Сойдет?
— Сойдет, Люлкж? — спросил капрал мидийца.
— Да, да, — сказал мидиец. И они принялись за еду. Бретонец взял одну из бутылок и показал капралу.
— Разливать?
— Разливайте, — ответил капрал.
Шесть рук разобрали остальные бутылки; они ели, наливали и передавали вино другим.
— Насчет отсрочки, — сказал третий. — Они не посмеют казнить нас, пока эта стряпня не будет съедена. Подобным оскорблением тому, что мы считаем первым из искусств, возмутилась бы вся нация. Как вам понравится такая мысль? Мы разделим жратву, будем есть поодиночке, каждый в определенный час, это тринадцать часов; и благодаря этому проживем почти до завтрашнего полудня…
— …когда нам снова подадут еду, — сказал другой, — мы оставим ее на обед, а обед на завтрашний вечер…
— …и будем есть, пока не состаримся до того, что уже не сможем есть…
— Тогда пусть и расстреливают нас. Кто против? — сказал третий. — Нет. Эта сволочь сержант явится сюда сразу же после кофе с наряженной для расстрела командой. Вот увидите.
— Нет, попозже, — сказал первый. — Ты забыл, что мы считаемся и с первой из добродетелей. С бережливостью. Они подождут, пока мы переварим еду и испражнимся.
— Зачем это им? — спросил четвертый.
— Удобрение, — сказал первый. — Вообразите себе уголок того огорода, удобренный концентратом нашей жратвы…
— Навозом изменников, — сказал четвертый.
У него было неистовое и мечтательное лицо мученика.
— В таком случае не будут ли маис, фасоль, картофель расти в обратную сторону или хотя бы прятать голову, если не смогут скрыть ее в земле? сказал второй.
— Перестаньте, — сказал капрал.
— И не только уголок того огорода, — сказал третий. — Падаль, которую мы завтра завещаем Франции…
— Перестаньте! — прикрикнул капрал.