– Пульс в пределах нормы.
Он ведёт руку снизу вверх.
О Господи! Глаза…
Рука пока низко, и я не вижу прибора, но чувствую, как он ползёт по шее, подбородку, около губ…
Дойдя до переносицы, корпоскоп гудит и мигает ярко-розовым. Всё кончено. Брик наклоняется, вглядывается. Он так близко, и свет в комнате такой яркий, что даже я вижу крохотные кровеносные сосуды, паутиной покрывающие бледную радужную оболочку.
– Канцлер? Мне кажется, вам будет интересно, – сообщает он.
Я застываю на месте, не в силах шевельнуться. У меня перехватывает дыхание. Кажется, я понимаю, что такое шок.
Канцлер смотрит на экран.
– Гм, изъян.
Она нажимает на кнопку.
«Глазная болезнь. Диагноз: retinitis pigmentosa», – суровым тоном сообщает корпоскоп.
– Её глаза ничем не отличаются от остальных, – говорит Брик.
Канцлер вздыхает:
– Многие физические недостатки не видны невооружённым глазом.
Я стискиваю зубы. Родители, конечно, пытались меня защитить, но я же не инвалид.
Брик снова сканирует мои глаза и качает головой.
Просто не верится, что я преодолела столько трудностей и пережила много веков, чтобы вот так закончить путь. Но мы знали правила, и всё-таки принесли в новый мир болезнь. Родители поклялись, что я здорова, и подписали подложную медицинскую справку. Дежурные избавились от Бена за менее тяжкие грехи. Я размеренно дышу и сажусь на трясущиеся руки.
Но с головой у меня всё в порядке. Если от меня решат избавиться, перед уходом я выскажу им своё мнение. Я тут же разжимаю зубы и открываю рот, чтобы сказать всё, что думаю…
Канцлер поворачивается к Брику.
– Не имеет значения. Её глаза нас не интересуют. Нам нужен мозг.