Я смущенно стянул фуражку и обернулся. Сглатывая холодную слюну, я наконец понял, с какой целью доктор Вакабаяси подверг меня этим испытаниям. Он обещал показать мне разные вещи из моего прошлого и первым делом показал меня самого. Иными словами, доктор Вакабаяси воссоздал в мельчайших подробностях мой облик — каким тот был до поступления в больницу. Видимо, он решил, что подобный эксперимент поможет вернуть мне память… Да, так я и должен был выглядеть. И этот облик явно как-то перекликался с моим прошлым. Пускай остальное — полнейшая ложь, но насчет внешности сомнений быть не может: это я!
Однако все усилия доктора, увы, оказались тщетны. Несмотря на волнение при виде своего отражения, я так ничего и не вспомнил. Осознав, что на самом деле еще молод, я испытал странное чувство стыда и неопределенный страх — как если бы надо мной издевались…
Не в силах ничего сказать, я машинально отер пот со лба и потупился.
Все так же безучастно поглядывая то на меня, то на отражение в зеркале, доктор Вакабаяси многозначительно кивнул.
— Разумеется, за время пребывания в клинике вы утратили загар и поправились, потому и выглядите не так, как раньше… Пройдемте со мной. Попробуем другой способ… Вдруг он поможет вам вспомнить…
Ощущая немоту в лодыжках и коленях из-за новых шнурованных сапог, я проследовал за доктором Вакабаяси по внешней галерее, вдоль которой цвели целозии. Я думал, что мы вернемся в седьмую палату, но доктор Вакабаяси остановился чуть раньше, перед дверью с табличкой «Палата № 6», постучал и повернул большую медную ручку. Из приоткрывшейся двери с вежливым поклоном вышла пожилая прислужница в бледно-желтом фартуке.
— Она крепко спит, — доложила женщина, почтительно глядя на доктора Вакабаяси, а затем отправилась к зданию, где мы только что были.
Доктор Вакабаяси аккуратно наклонился и шагнул в палату. Осторожно взяв меня за руку, он закрыл дверь и на цыпочках приблизился к железной кровати, которая стояла у противоположной стены. Затем он так же осторожно отпустил мою руку, повернулся ко мне и указал волосатым пальцем на девушку, которая лежала на кровати.
Я обеими руками схватился за края фуражки и, пристально вглядываясь в ее лицо, несколько раз моргнул.
Она оказалась настоящей красавицей!
Волосы девушки разметались по белому полотенцу изголовья. Роскошные и блестящие, они были завязаны странным узлом и напоминали лепестки огромного черного цветка. Одета она была в ту же больничную хлопковую одежду, что я утром. На белом одеяле, натянутом до груди, я увидел замотанные свежими бинтами руки. Значит, это она колотила утром в стену и звала, разрывая мне сердце…
Конечно, на стене не оказалось ни одного кровавого пятна, которые я так живо представлял, а девушка, кричавшая громко и жутко, сейчас невинно и спокойно спала…
Тонкие изогнутые брови, длинные густые ресницы, высокий благородной нос, легкий румянец, пухлые сжатые губки, изящный, чистый подбородок с ямочкой… Она была до того красива, что я невольно задумался: уж не кукла ли это?! Забывшись, я все разглядывал ее прекрасное лицо, едва заметный пушок на ушах и пышные ресницы…
И тут… прямо на моих глазах с этой кукольной головкой, что покоилась на большой, покрытой свежим полотенцем подушке, стали происходить загадочные метаморфозы.
Вдруг радостное лицо молодой девушки начало еле заметно грустнеть. Однако изогнутые брови, густые ресницы и губы оставались по-прежнему неподвижными. Лишь невинный персиковый румянец вдруг принял тоскливо-розовый оттенок, и от этого семнадцатилетняя девушка стала походить на барышню лет двадцати трех с аристократическими чертами лица. Внезапно, будто всплыв откуда-то из глубины, на этом лице установилось выражение торжественной печали…
Я не верил увиденному… Не в силах даже вздохнуть, не то что протереть глаза, я следил зачарованным, немигающим взглядом, как из-под ее изящных двойных век медленно появляются капельки… Вот они заблестели на ресницах, как росинки в траве. Вот потекли двумя тонкими струйками… Маленькие губки затрепетали, и послышались воздушные, сонные слова:
— Сестрица… милая сестрица… прости меня… Я… я так люблю братца… Всей своей душой. Я знаю, он дорог, дорог тебе… Я так давно люблю его… Что поделать… Ах, прости, прости меня… Прости меня, сестрица…
Голос девушки был настолько слаб, что понять ее слова удавалось лишь благодаря движениям дрожащих губ. Слезы же текли и текли: спускались по длинным ресницам к уголкам глаз, затем омывали бледные виски и скрывались в густых волосах.
Наконец она перестала плакать. Тоскливо-розовый, рассветный цвет обернулся персиковым, и лицо, все так же по-кукольному неподвижное, снова сделалось лицом здоровой семнадцатилетней девушки. Казалось, печаль, что охватила девушку во сне, состарила ее на несколько лет. Но теперь она помолодела, и уголки рта приподнялись в мягкой улыбке.
Из глубины моей души вырвался вздох. Чувствуя, что сам еще сплю, я нервно оглянулся.
ebooksa