Саван алой розы

22
18
20
22
24
26
28
30

Свободу.

Свободу жить, где и как вздумается, делать, что вздумается. И любить тоже, кого вздумается.

Великий дар… но непростой. Саша понимала, что следует распорядиться своей свободой мудро, однако ей всегда была свойственна некоторая порывистость – черта, передавшаяся от матушки. А свобода вскружила голову, не иначе.

Наверное, поэтому одним теплым сентябрьским утром Саша, вдруг собралась да и поехала по адресу, давно уже вызнанному на Фонтанке. Отправилась она к господину Воробьеву – одна и никого не предупредив.

Однако Кирилл Андреевич оказался не рад ей. Так Саша подумала, вызвав тем очередную порцию мыслей о собственной глупости и никчемности.

– Я… я искала вас на Фонтанке и не нашла, – стала оправдываться она. – Мне сказали, вы больше в полиции не служите. Неужто это правда?

– Правда. Я решил, что это не по мне… Моя лаборатория мне куда ближе, да и с людьми у меня совершенно не выходит ладить – а в сыщицком деле без этого никуда.

– Досадно… А впрочем, всякий человек волен заниматься тем, что ему нравится.

Саша чувствовала себя неловко и жалела, что пришла – а господин Воробьев хмурился и до сих пор не догадался предложить ей сесть. Потом и вовсе заявил:

– Я не ждал вас, Александра Васильевна. Откровенно говоря, вам не следовало приезжать вот так – мало ли кто что подумает… Вам нужно беречь вашу репутацию. Теперь – особенно! Ну а то, что я говорил вам когда-то… вам о том следует забыть. Напрасно я все это говорил.

Саша поникла совершенно. Так глупо она себя, пожалуй, никогда еще не чувствовала.

– Я приехала только чтобы поговорить о судьбе Елены, – снова стала оправдываться она. – Хотела поговорить со Степаном Егоровичем, но он вечно в делах и разъездах, его не застать…

– Степан Егорович, я слышал, как и адвокат, будет настаивать на суде присяжных для вашей подруги, – охотно отозвался на это Воробьев. – Это было бы большой удачей. В истории процессов известны случаи, когда присяжные, проникшись к подсудимому, признавали его невиновным, и счастливца отпускали тотчас, в зале суда! В любом случае, суд должен учесть, что Елена молодая мать, что муж практически бросил ее без поддержки, и что, хоть убийство ею и планировалось, оно совершено все же под влиянием эмоций. Она полагала, что ваша матушка повинна в смерти ее ребенка… право, я сочувствую ей, хоть она и причинила столько зла.

– Елена раскаивается, я знаю! – горячо согласилась Саша. Даже обрадовалась, что хоть в чем-то они с Кириллом Андреевичем сошлись. – На ней лица не было, когда я показала ей записку от матушки… ее последнюю записку, в которой она прощала Елену. Я была у нее два раза, приезжала с Александром…

И вдруг, поймав на своем лице долгий, совсем уже не хмурый взгляд Воробьева, Саша зачем-то сказала:

– Я решила перебраться к своей тетушке на время, вместе с малышом… могу оставить новый адрес на случай, если вам захочется написать мне.

– К тетушке? – Воробьев снова нахмурился. – Новая родственница? Александра Васильевна, вам следует быть осторожней: сейчас найдется немало людей, которые станут заверять вас в своей дружбе!

– Я и сама думаю об этом постоянно. Пока не было завещания, я, по крайней мере, была уверена, что те немногие теплые слова, которые я слышала, сказаны от сердца… а теперь совершенно запуталась, чему верить.

Кирилл Андреевич определенно не понимал намеков. Да что там – он и прямых слов как будто не понимал!

Но Саша теперь уж догадывалась о причине его холодности. Завещание. Завещание, от которого пока что больше вреда, чем пользы. Бог его знает, что Кирилл Андреевич выдумал, узнав, что бедная родственница, которую он уверял в своих чувствах, стала богатой наследницей – но, кажется, дело именно в этом.