Кошкин слушал не перебивая, внимательно и хмуро. Ничего подобного в дневниках точно не было. Да и не мудрено: повествование Аллы Соболевой обрывалось несколько раньше 1884 года, когда произошла трагедия в доме Бернштейнов.
А Соболеву слова давались нелегко: то и дело бугрились желваки на челюстях, а глаза становились жестокими и злыми. Трагедии он не забыл. Вероятно, прекрасно ее помнила и Юлия Соболева – и, возможно, увязала события десятилетней давности с убийством свекрови.
Да Кошкин теперь и сам не поручился бы, что это не так.
– Сочувствую вам, право… На долю вашей семьи много выпало. Полиция кого-то подозревала? – спросил он.
– Полиция списала все на еврейские погромы. В начале 1880-х, после убийства императора Александра народовольцами, по всей стране волна погромов прошла. Все больше в Киеве, Одессе да на юге, но посчитали, что и до столицы добралось. Тем более, день выпал аккурат на Йом-Киппур. Помните ведь: «В народе сложилось убеждение в полной безнаказанности самых тяжелых преступлений, если только таковые направлены против евреев», – так, кажется, в газетах писали? Оттого и расследование было весьма скудным. Хотя сам барон Гинцбург3 на карандаш брал, был лично заинтересован. Но удалось лишь выяснить, что были причастны какие-то беглые каторжане, которые несколько дней наблюдали за домом.
– Ну а вы сами что думаете? Каторжане?
Соболев бесстрастно пожал плечами. Помолчав, сказал все-таки:
– Мой отец, Василий Николаевич, к тому времени уж отошел от дел, недомогал сильно. Но он отчего-то был убежден, что, пусть это и не еврейские погромы, но какие-то старые счеты к Бернштейнам лично. Будто нарочно всех мужчин в роду истребить хотели, даже детей.
– Но дети спаслись? – насторожился Кошкин.
– Спаслись. – Соболев снова помолчал и посмотрел в сторону. – Самые младшие, которых мать собой закрыла. Мальчик двух лет и новорожденная девочка. Других родственников у детей не осталось – я их на воспитание забрал. А вскоре и официальное прошение на усыновление подал. Своих детей с Юлией у нас нет, а к этим она сразу душой прикипела. Трясется над ними, с ума сходит, если что не так. У супруги непростой характер, но детей она любит безумно, хоть они ей, считай, чужие.
Кошкин очень постарался не выдать, как его удивили и взбудоражили последние слова Соболева. Это что же – дети ему не родные, а приемные? А Александре Васильевне они хоть и приходятся племянниками, но двоюродными. Новость эта тотчас породила множество новых вопросов – с которыми, впрочем, Кошкин не спешил лезть к Соболеву.
Тем более, что тот снова начал говорить:
– Если дневники матушки у вас, полагаю, вы уже знаете больше моего. Она несомненно упоминала об этом в записях – ничуть не сомневаюсь. Думаю даже… матушка знала что-то конкретное. Она очень отдалилась от нас именно после тех событий. А вскорости окончательно поселилась на даче в Новых деревнях. Сестра считает, виной этому только плохие отношения матушки с Юлией, но нет. Я был, разумеется, против ее отъезда, уговаривал всячески, настаивал, что это небезопасно. Но она временами становилась столь упрямой, что переубедить ее невозможно. – Соболев мягко улыбнулся. – Это Саша от нее тоже унаследовала.
* * *
Не прошло и минуты после ухода банкира, как вновь явился Воробьев. Под дверью он караулил, что ли?
– Так это и был банкир Соболев? – Воробьев с любопытством наблюдал в окно за отъезжающим экипажем.
– Вы столкнулись в приемной, – прокомментировал Кошкин. – И как он вам?
Воробьев пожал плечами и отошел от окна, поправил тяжелую бархатную портьеру. Но раздумывал над словами начальника очень недолго – видимо, и сам размышлял о господине банкире. Чем-то он его заинтересовал.
– Обычный счетовод, – запросто выдал Воробьев. – Такие не видят дальше собственного носа и обычно очень прижимисты. Он оттого и сестру замуж не отдает, чтобы не распылять капиталы.
– Не понравился, значит? – ухмыльнулся Кошкин.
ebooksa