После Роза не часто думала, что если бы нашелся честный человек, который искренне, без иносказаний и недомолвок, раскрыл бы ей глаза на ее молодого мужа, то она бежала бы с дачи в Новой деревне тотчас, не оглядываясь. Куда глаза глядят.
А впрочем, скорее всего, она бы этому честному человеку не поверила…
Но все тайны, все помыслы Шмуэля она узнавала очень медленно, постепенно. Камень воду точит, и всякая новая черта его характера, открывающаяся Розе, уже не казалась ей столь страшной, в сравнении с предыдущей.
Первой ласточкой стала новость о том, что муж отчислен из университета. Второй – что говорит он об этом вполне спокойно, не таясь, и восстанавливаться в учебе не собирается. Оказывается, медицина – это не его предназначение.
Однако первый по-настоящему крупный разлад в жизнь молодоженов, внесли, конечно, фотокарточки… Роза обнаружила их случайно, когда искала в шкафу бумагу, а нашла стопку картинок, заботливо перевязанный ленточкой.
– Что это?.. – опешила она еще до того, как узнала в нагой бесстыднице в лодке Валентину Журавлеву. – Шмуэль, ты что же… ты… ты снимал ее… без одежды? Ты видел ее совсем безо всего?..
Роза была обескуражена. То ли рассержена, то ли растеряна – она сама не могла понять своих чувств. Знала, что ей нужно сердиться – но как тут сердиться, если Шмуэль так спокоен, ведет себя запросто, будто ничего не случилось. Наверное, это она все не так поняла. Наверное, это какая-то чудовищная ошибка.
Во все глаза она смотрела то на молодого мужа, стыдясь даже взгляд опустить еще раз на срамные картинки.
А он лишь пожал плечами. Забрал карточки из ее ослабевших рук, перетасовал, разглядывая не без интереса. Выдал, наконец:
– Это всего лишь человеческое тело, Роза. Самая обычная вещь. Я учился на медика, и в мертвецкой, если хочешь знать, я нагих тел насмотрелся вдоволь. Женщины среди них тоже были. Ты и к тем женщинам станешь меня ревновать? Это неразумно.
Это и правда было неразумно. Розе как будто следовало успокоиться – но почему-то ярость только сильнее завладевала ею. Мешала даже мыслить рассудительно.
– Это другое! Те женщины были мертвы, а она… она живая! Как только она позволила тебе?
Шмуэль покачал головой. Попытался растолковать, переубедить, будто Роза дитя малое:
– Валентина разумная женщина, они понимает, что это – искусство. Красота, запечатленная навеки. Как бы тебе объяснить, милая… Пойми, пройдут годы, Валентина состарится, а на этих фотокарточках она останется навечно молодой. Вечно юной и прекрасной. Я за это и полюбил фотографию: она позволяет сохранить момент в веках. Это невероятно, если вдуматься! Да что там Валентина – мы все умрем, и наши дети тоже – а эта фотокарточка останется. Невероятно! Согласись же – невероятно!
Шмуэль теперь уж не был надменно спокоен, и даже клятые карточки отложил в сторону. Глаза его горели, как бывало всегда, когда он охвачен идеей.
Но Роза смотрела на него гневно – захотела возразить, но Шмуэль не дал:
– Мы вот только говорили об этом с Лезиным и сошлись, что портреты, которые он пишет – да и не только он, а любой художник – это другое. В портрете можно приукрасить, исказить, солгать – а фотография честна. Что есть, то и покажет. Уродство останется уродством, а красота красотой! И Валентина, человек искусства, превосходная актриса – видела бы ты ее на сцене – безусловно это понимает! Мне, признаться, досадно, Роза, что ты, самый близкий мой человек, не понимаешь.
– Я понимаю… – через силу, обманывая саму себя, выговорила Роза. – Карточки прекрасны, я тоже это вижу.
Карточки эти были, кажется, самым позорным, что она когда-либо видела в своей жизни. Но сказать этого вслух она, конечно, не могла. Вдруг Шмуэль подумает, что она глупее Валентины? И, потом, она ведь его жена перед Богом и людьми. Она должна его поддержать.
ebooksa