— Мирдондэн... мирдондэн...
Садятся на скамейку и вначале говорят о пустяках: тот, который помоложе, сорокашестилетний, рассказывает, что он вчера бросился на своего слугу с кулаками, потому что этот слуга — негодяй.
— Слуга-то был трезв вчера, — покашливая, говорит старший.
— Чепуха! — восклицает младший. — Он негодяй, я повторяю!
— Согласен, согласен, — глухим голосом отзывается старший, — я лишь хочу сказать, что он — трезвый негодяй.
Осеннее небо прозрачно над отейльским парком.
Через некоторое время беседа становится оживленнее, и из окна дома можно видеть, что старший что-то упорно говорит младшему, а тот лишь изредка подает реплики.
Старший говорит о том, что он не может ее забыть, что он не может без нее жить. Потом начинает проклинать свою жизнь и заявляет, что он несчастен.
Ах, ужасная вещь — быть поверенным чужих тайн и в особенности брачных тайн. Младший беспокойно вертится и старается разобраться в своих ощущениях: да, ему жаль старшего, и кроме того, очень хочется вина. Наконец, он начинает осторожно осуждать эту самую женщину, без которой старший не может жить. Он ничего не говорит прямо, он... слегка касается некоторых больных вопросов... скользя, проходит по истории «Психеи»... Храни господь, он ничего не смеет сказать про Арманду и... Барона. Но, вообще говоря...
— Позволь мне быть откровенным! — наконец восклицает он. — Ведь это глупо, в конце концов! Нельзя же, в самом деле, в твои годы возвращаться к жене, которая... опять-таки, ты меня извини, она не любит тебя.
— Не любит, — глухо повторяет старший.
— Она молода, кокетлива и... ты меня прости... пуста.
— Говори, — хрипло отвечает старший, — можешь говорить все, что угодно, я ненавижу ее.
Младший разводит руками, думает: «Ах, дьявол бы побрал эту путаницу! То любит, то ненавидит!»
— Я, знаешь ли, скоро умру, — говорит старший и таинственно добавляет: — Ты ведь знаешь, какая у меня серьезная болезнь.
«О господи, зачем я пошел в парк?» — думает младший, а вслух говорит:
— Э, какой вздор! Я тоже себя плохо чувствую...
— Мне пятьдесят лет, не забудь! — угрожающе говорит старший.
— Мой бог, вчера тебе было сорок восемь, — оживляется младший, — ведь нельзя же, в самом деле, чтобы человеку становилось сразу на два года больше, как только у него дурное расположение духа!
— Я хочу к ней, — монотонно повторяет старший, — я хочу опять на улицу Фомы!